От автора

В июле 2005 года исполнилось сто лет со дня сдачи в печать статьи, подписанной рядовым служащим патентно­го бюро Альбертом Эйнштейном, в которой излагалась теория относительности, решавшая проблему электроди­намики движущихся тел.

И вот в течение целого столетия не стихают споры о подлинном авторстве Эйнштейна как создателя гипотезы, которая стараниями средств массовой информации опре­деленной национальной принадлежности превратила мо­лодого неспециалиста в гения всех времен и одного наро­да, в создателя теории относительности.

Эти самые средства массовой информации при фи­нансовой помощи сионистских организаций заурядного служащего патентного бюро превратили в гениального ученого, имя которого может быть символом всего два­дцатого столетия.

О нем самом, его жизни, деятельности, обществен­но-политических взглядах написаны сотни капитальных трудов, но только в немногих из них дается более или ме­нее объективная оценка этого человека, рассказывается о его поступках, приводятся его высказывания, нарушаю­щие установившиеся представления о нем как об «общече-ловеке», ученом, любящем отце и муже. И все-таки сквозь наслоения разного рода выдумок можно увидеть истинный портрет человека, беззастенчиво присвоившего чужие труды, сломавшего судьбы родных и близких.

Подобная попытка в Советском Союзе создать образ собственного великого ученого, своего универсального гения потерпела неудачу из-за отсутствия мощной пропа­гандистской поддержки и преждевременной смерти Лан­дау.

В отличие от этих ученых, внесших «частный» вклад в развитие научных знаний, жизнь и деятельность гениаль­ного русского ученого Дмитрия Ивановича Менделеева — пример того, как широчайшая научная эрудиция и разно­сторонние интересы сочетаются с гражданской позицией в

26 В. Бояринцев

оценке экономического и политического положения Рос­сии. Они не потеряли своей актуальности и для России се­годняшней.

Это человек, сказавший о самом себе: л...Ни капи­талу, ни грубой силе, ни своему достатку я ни на йоту... не служил, а только старался... дать плодо­творное промышленно-реальное дело своей стране в уверенности, что политика, устройство, образова­ние и даже оборона страны ныне без развития про­мышленности немыслимы...»

Автор благодарит академика Российской академии наук Виктора Филипповича Журавлева и доктора физи­ко-математических наук, профессора Сергея Владимиро­вича Нестерова за помощь в подборе и анализе материа­ла, за ценные советы в процессе выполнения работы.

В 2003 году вышла книга «Сто великих евреев» («ВЕ­ЧЕ», М.)[1]'. В этом списке Эйнштейн занимает «призо­вое» третье место. На первом месте — Моисей, кото­рый вывел евреев из Египта, на втором — Иисус Христос, преданный евреями и распятый, на третьем — Эйнштейн, на четвертом — Фрейд и только на пятом — Авраам, ро­доначальник евреев.

Во вступлении к книге написано: «Некоторые из 100 евреев имели то преимущество, что выработали свое уникальное влияние на протяжении тысячелетий. Груз веков отдает, похоже, предпочтение древним перед современниками. Однако было бы несправедливо ума­лять свершения Альберта Эйнштейна только потому, что царь Давид жил за три тысячелетия до него. Эйнштейн сохранит свое влияние и в новом тысячелетии, когда че­ловечество, возможно, пострадает от ядерного оружия или овладеет скоростью света, чтобы прорваться в дальний космос».

В дальнейшем будет дана оценка «свершений» гения всех времен и одного народа в сравнении с другим уче­ным*— Дмитрием Ивановичем Менделеевым. Менделеев не только открыл Периодический закон, позволивший сис­тематизировать полученные знания и дающий возмож­ность научно предсказать будущие открытия, но и сделал целый ряд технических разработок, без которых само су­ществование современной цивилизации было бы немыс­лимым.

Отметим, что лауреатом Нобелевской премии Д.И.Мен­делеев не был, хотя значительная часть денежного со­держания этой премии создавалась в России нефтяными разработчиками ее природных ресурсов, братьями Но­бель, с которыми у Менделеева был конфликт из-за хищ­нической эксплуатации ими природных ресурсов России.

 

 

Список цитируемой литературы приводится в конце книги.

| В. Бояринцев

При знакомстве с вышеупомянутой книгой возникает также вопрос: почему среди великих евреев не нашлось места другому лауреату Нобелевской премии, советско­му Эйнштейну — Льву Давидовичу Ландау? Хотя в рос­сийском издании эту книгу стоило бы назвать «107 вели­ких евреев», так как она дополнена еще семью биогра­фиями (без Ландау).

Попытаемся в дальнейшем устранить эту несправед­ливость, изложив биографию эйнштейноподобного со­ветского ученого, жизнь и деятельность которого имеет много сходных черт с жизнью и деятельностью Эйн­штейна.

Первое, что бросается в глаза при знакомстве с раз­личными вариантами биографии А.Эйнштейна, — попытки скрыть правду, зачастую чрезвычайно неприглядную, об­стоятельства, характеризующие его весьма нелестным об­разом. В этих биографиях наблюдается своеобразное «разделение труда» — одни прославляют его как ученого, другие как любящего мужа и отца, как интернационали­ста, как человека, на века определившего состояние есте­ственных наук.

«В нашем сознании присутствует несколько иска­женный образ Эйнштейна, нечто среднее между дружелюбным и нелепым Белым Рыцарем из «Алисы» Льюиса Кэрролла и полу-Иисусом, попу львом Асланом из «Нарнии» К.С. Льюиса» (П. Картер, Р. Хайфилд, «Эйнштейн, частная жизнь»)[2].

Одним из крупных трудов о жизни Эйнштейна является книга Б.Г. Кузнецова (ответственный редактор д.ф. — м.н. М.Г. Идлис), которая уже к 1980 году выдержала 4 издания. В дальнейшем будут использоваться выдержки из пятого издания книги «Эйнштейн. Жизнь. Смерть. Бес-смертие»[3].

В предисловии автор, в частности, пишет: «Смысл теории относительности, смысл неклассической науки, а значит, и основной смысл жизни Эйнштейна раскрыва­ются не только и даже не столько при систематическом изложении теории, сколько в прогнозе и в ретроспек­ции, когда видно, как изменился смысл фундаменталь­ных философских и физических идей прошлого в свете

современной науки и какие новые горизонты она от­крывает будущему».

И еще: «Чем дальше мы заглядываем вперед, тем неопределенней становится эффект того, что сделал Эйнштейн, и дальнейшая реализация того, что воплоти­лось в его идеях, дальнейшее развитие этих идей».

Таким образом, по мысли автора, «в ретроспекции», чем дальше человечество уходит в познании закономерно­стей мира, тем «неопределенней становится эффект того, что сделал Эйнштейн». Это — первое отличие Эйнштей­на-ученого от Менделеева-ученого, периодическая сис­тема которого проверена временем, и с каждым новым открытием эффект ее становится все более определен­ным.

Еще одна интересная мысль из книги Б.Г.Кузнецова: «Эйнштейн не стремился погасить осветившее мир солнце Ньютоновой мысли. Он хотел освободить это солнце от пятен метафизических абсолютов. Раз­витие теории относительности заменило светило Ньютоновой мысли иными светилами» (выделено мной. — в.Б.).

НЕКОТОРЫЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ

«Альберт Эйнштейн стал иконой, и взглянуть на него по-новому нелегко», — пишут П.Картер и Р.Хайфилд. И далее: «Его интеллектуальная проницательность вку­пе с душевной слепотой привели к тому, что он про­шел по жизни, оставив за спиной сломанные судьбы своих близких»[2] (выделено мной. — в.5.).

Альберт Эйнштейн (1879—1955) родился в бавар­ском городе Ульме. Отец — Герман Эйнштейн, занимался торговлей; мать — Полина Кох, дочь богатого штутгарт­ского хлеботорговца.

Брак будущих родителей Эйнштейна был зарегистри­рован 8 августа 1876 года в синагоге города Ганштадта, затем молодые переехали в Ульм, где и родился их пер­венец.

В. Бояринцев

Альберт появился на свет 14 марта 1879 года, вид мла­денца доставил матери немало беспокойства: голова была такая большая, а череп такой угловатый, что она даже подумала о врожденном уродстве.

Ребенок настолько медленно учился говорить, что мать едва не сочла его умственно отсталым. Многие из тех, кто впоследствии знал Эйнштейна, утверждали-, что у него на всю жизнь сохранились детские черты: инфантиль­ность, непосредственность и готовность задавать вопро­сы о том, что другими воспринималось как данность.

Когда мать Эйнштейна спросили, в чем секрет того, что у нее все идет как по маслу, она ответила: «У меня дисцип­лина». Подобно своей матери, она была лидером и задава­ла тон в собственном доме. Будучи человеком сильным и властным, Полина не отличалась ни мягкостью, ни терпи­мостью, и детство Альберта прошло под знаком ее вла­стной натуры. Следует отметить, что Эдипов комплекс — желание в каждой жене видеть мамочку — сохранился не только у самого Альберта, но и у его старшего сына Ганса Альберта.

Отец и мать (Герман и Полина) хотели воспитать сына одновременно независимым и послушным. Сам же Эйн­штейн рос одиноким, мечтательным ребенком, он «испы­тывал трудности при контактах со сверстниками».

У Альберта всегда вызывала раздражение интеллек­туальная ограниченность его семьи, и в письмах к буду­щей первой жене, Милеве Марич, он постоянно жаловал­ся на неинтересный и оглупляющий характер жизни его домашних, но при всех своих минусах родительский дом обеспечивал Эйнштейну материальные удобства, отмеча­ют его биографы.

В детстве его будущая гениальность внешне никак не проявлялась. Он долго учился говорить, в семилетнем возрасте мог лишь повторять короткие фразы.

Шести лет мальчика начали учить играть на скрипке, и здесь ему не повезло, так как преподаватели музыки «не смогли воодушевить ребенка». То есть, иными словами, не было проявлено ни таланта, ни желания научиться играть, но все же семь лет учебы не прошли даром, и с четырна­дцати лет он участвовал в домашних концертах. В течение

последующей жизни Эйнштейн любил играть на скрипке, так, в 1907—1908 годах он музицировал в составе квинте­та, куда кроме него входили юрист, математик, переплет­чик и тюремный надзиратель.

Школьное и гимназическое образование того време­ни строилось на основе библейского толкования происхо­ждения мира и жизни на Земле. В начальной школе Эйн­штейн получил представление о католической религии, а в гимназии изучал иудаизм, преподавание которого преду­сматривалось для еврейской части учащихся. Его увлека­ла историческая и художественная ценность Ветхого За­вета.

Десяти лет Альберт поступил в гимназию, переходил из класса в класс, без блеска справлялся со школьной программой, и, как отмечают его биографы, точность и глубина его ответов ускользали от педагогов, уж больно медлительной была его речь.

Равнодушный к школьным забавам, он не имел близ­ких друзей и собирался бросить гимназию, получив справ­ку от психиатра о необходимости полугодового отпуска. Но педагогическое начальство опередило его, предложив за год до окончания покинуть гимназию. Но получение по­добной справки дало возможность юному Эйнштейну, как психически неполноценному, избавиться от обязательной военной службы.

Попытка поступить в Цюрихский политехнический ин­ститут, куда можно было сдавать вступительные экзамены даже при отсутствии аттестата о среднем образовании, как это и было у Эйнштейна, окончилась полным прова­лом — его подвели французский язык, химия и биология, но на помощь пришли родственники и друзья.

Все случилось так, как в анекдоте советского време­ни: еврея пригласили в КГБ, интересуясь, как ему удается жить не по средствам. Ответ был простой: «Мне помогают родственники и друзья». Тогда ему был задан вопрос: «А вы могли бы купить «Волгу»?» — «Да, — ответил он, — если помогут родственники». Пошел еврей домой и дума­ет: «А зачем мне эта Волга? На ней столько пристаней и пароходов!»

 В. Бояринцев

Возвращаясь к Эйнштейну, отметим, что ректор ин­ститута Альбин Герцог пообещал на будущий год принять Альберта в институт без экзаменов, для чего необходимо было получить аттестат любой школы. Как пишет Дэнис Брайен («Альберт Эйнштейн»)[4]: «Провал превратился в нечто вроде триумфа». Отметим, что подобное проис­ходило в течение всей жизни Эйнштейна!

26 октября 1895 года юноша поступил в старший класс технического отделения в кантональной школе го­родка Аарау, в тридцати километрах от Цюриха, где он жил в доме преподавателя греческого языка и истории Винтелера, жена которого очень хорошо относилась к Эйнштейну, а дочь стала его первой девушкой, будучи на два года старше Альберта.

В октябре 1896 года Эйнштейн поступает в Цюрихский политехнический институт на специальность «физика и ма­тематика». В период учебы он в полном соответствии с национальными традициями «выводил из себя деспотич­ных институтских профессоров, потому что расценивал большинство из них как неразумных и невежественных и не стеснялся показывать это»[4].

Позже, по случаю празднования столетнего юбилея Эйнштейна, Д.У.Уилер в докладе «Эйнштейн: что он хо­тел» говорил[5]: «...Ему удалось поступить в Цюрихский политехникум. Человек, не так давно бывший там рек­тором, рассказывал мне, что однажды во время своего ректорства он взял с полки зачетные ведомости Эйн­штейна. Он обнаружил, что Эйнштейн был не самым худшим студентом, но вторым с конца...»

Осенью 1900 г. Эйнштейн сдал выпускные экзамены в Цюрихском политехническом институте (политехникуме) и получил диплом.

Студенческим другом его был Мишель Бессо, и хотя Бессо рассматривался им как ленивый и нетворческий обыватель, Эйнштейн наслаждался его необычайно тон­ким умом, за работой которого, хоть и беспорядочной, он всегда наблюдал с большим восхищением.

Одним из друзей Эйнштейна в этот период был также Фридрих Адлер (сыгравший значительную роль в даль­нейшей жизни Альберта) — сын психиатра Виктора Адле-

    35

pa, основателя австрийской социал-демократической пар­тии. Фридриха Адлера Эйнштейн называл самой чистой и наиболее идеалистической душой, какую он когда-либо знал. Этот отзыв имел место, естественно, до того мо­мента, когда Адлер выступил против теории относительно­сти в эйнштейновском варианте и была сделана попытка объявить его сумасшедшим.

Но это было значительно позже, а пока среди его зна­комых «Милева Марич, сербская девушка, эмигрантка из Австро-Венгрии. Это была очень серьезная, молча­ливая студентка, не блиставшая в студенческой среде ни живостью ума, ни внешностью. Она изучала физику, и с Эйнштейном ее сблизил интерес к трудам великих ученых»[Ъ].

Эйнштейн испытывал потребность в товарище, с кото­рым он мог бы делиться мыслями о прочитанном. Миле­ва, по словам любящих Эйнштейна биографов, была пас­сивным слушателем, но последний вполне удовлетворялся и этим. «В тог период судьба не столкнула его ни с то­варищем, равным ему по силе ума (в полной мере это­го не произошло и позже), ни с девушкой, чье обаяние не нуждалось в общей научной платформе».

Отметим, что слово «эмигрантка» здесь совершенно неуместно, так как девушка просто выехала на учебу из своей страны, где не могла получить нужное ей образова­ние. С таким же успехом можно назвать «эмигрантами» и самого Эйнштейна, и Фридриха Адлера.

Друзья его в один год окончили политехникум (кроме Милевы, получившей диплом в следующем году). Отмет­ки Эйнштейна (по шестибалльной системе): дипломная работа — 4,5, общий балл — 4,91. В пересчете на пяти­балльную систему, соответственно, 3,75 и 4,09!

Эти оценки биографы рассматривают как хорошие, однако Эйнштейн не был оставлен при политехникуме, как его друзья. Вспомним, что в политехникум будущий гений смог поступить только со второй попытки, да и «выпуск­ные» оценки правильнее было бы назвать средними.

Но учеба в политехникуме способствовала как общему развитию, так, видимо, и формированию определенных ка­честв характера, которые впоследствии позволили ему

36

В. Бояринцев

уловить тенденции развития физики и использовать чужие идеи для развития интересующих его проблем.

Математику в политехникуме преподавали такие вы­дающиеся исследователи, как Адольф Гурвиц и Герман Минковский, однако их лекции не интересовали Эйнштей­на, и хотя он мог получить отличное математическое об­разование, этого не произошло.

В своей дальнейшей работе он пользовался услугами евреев-математиков, не случайно оказывавшихся рядом с ним, как только у него возникали очередные математиче­ские трудности.

Интересный момент: в формировании образа гения просматривается, как всегда, и русский след, так как сре­ди его математических помощников были выходцы из Рос­сии.

В 1901 году Эйнштейн стал гражданином Швейцарии, гражданство давало ему возможность поступить на госу­дарственную службу, например стать учителем. Но этого сделать не удалось по причине отсутствия способностей.

В марте Эйнштейн приехал в Милан, где жили его ро­дители, и потратил немало недель в поисках работы асси­стента при кафедре физики в Вене, Лейпциге, Геттинге-не, Штутгарте, Болонье, Пизе. В этих его неудачах здесь никак нельзя обвинить профессоров политехникума, ко­торые были не в восторге от своего бывшего студента.

В течение двух лет Эйнштейн не работает. Только два месяца он преподает математику в технической школе, но, разбираясь плохо в этом предмете, преподавать трудно, и будущий гений скоро остается без работы.

И вновь ему не удается найти место учителя, не было ни опыта, ни знаний, да и особого желания заниматься столь «рутинным» делом. Попытки давать частные уроки тоже не дали результатов — подопечные не были в вос­торге от учителя.

В 1902 году Эйнштейн переселился в Берн и начал ра­ботать в патентном бюро (техническим экспертом третье­го класса). Вскоре он вызвал туда Милеву Марич, же­нитьба на которой откладывалась сначала из-за несогласия его родителей. Свадьбу отпраздновали 6 января 1903 г.; поужинали с появившимися у Эйнштейна бернскими друзь-

ями и отправились из ресторана домой. Уже у порога вы­яснилось, что он где-то оставил ключ от квартиры.

С приездом Милевы жизнь Эйнштейна вошла в семей­ную колею, но встречи с друзьями и беседы не прекрати­лись, «Милева была их внимательным, но молчаливым слушателем»[3].

В Берне, как отмечают весьма благожелательно отно­сящиеся к нему биографы, Эйнштейн создал теорию бро­уновского движения, теорию фотонов и специальную тео­рию относительности, процесс создания которой мелким патентным служащим, не имевшим научных работ в этом направлении, в течение ста лет остается загадкой как для научной общественности, так и для биографов Эйн­штейна.

Далее Кузнецов делает очень интересное замечание: «Нам неизвестны первоначальные наброски, отрывки, предварительные записи Эйнштейна. Если они существу­ют, вероятно, там встретятся конструктивные и техно­логические образы» (выделено мной. — В.Б.). Заме­тим, это написано в 1980 году!

То есть биографы Эйнштейна пришли к мысли, что, возможно, не было ни черновиков работы, ни предвари­тельного анализа проблемы, просто внезапное наитие превратило скромного патентоведа в гения всех времен и одного народа.

Отметим, броуновское движение — беспорядочное движение мелких частиц, взвешенных в жидкости или га­зе, — было открыто в 1827 году Р.Броуном, наблюдавшим в микроскоп поведение взвеси цветочной пыльцы в воде. По поводу броуновского движения в Малой Советской Эн­циклопедии^] говорится, что природа его долго остава­лась невыясненной; количественные законы броуновского движения были установлены Эйнштейном и Смолхунов-ским.

Но в многочисленных биографиях Эйнштейна нет све­дений о том, что докторская (кандидатская по россий­ским понятиям) диссертация Эйнштейна «Новое опреде­ление размера молекул», «посвященная броуновскому движению, была признана ошибочной» (см. Собра-

38


В. Бояринцев

ние сочинений Эйнштейна[7]) — отмечает В.Ф.Журавлев (выделено мной. — В.Б.).

Нигде также не упоминается, что она была защище­на. Читаем в «Хронологической таблице» Эйнштейна, пред­ставленной в книге И. Виккера[8], про 1905 год: «Диссер­тация: «Новое определение размеров молекул» (проф. Альфред Нляйнер, Цюрих). Плодотворный год научного творчества: открытие квантов света (Нобелевская пре­мия за 1921 год), работа «О броуновском движении», первая работа по специальной теории относительности («К электродинамике движущихся тел»)».

Из этого текста даже нельзя понять, кто написал дис­сертацию — Эйнштейн или «проф. Альфред Кляйнер из Цюриха»? Это, конечно, шутка, но в действительности Эйн­штейн писал Милеве Марич после того, как отдал Кляйнеру на суд свою диссертацию: «Если он не одобрит эту ра­боту, я опубликую и ее, и его отказ и выставлю его ду­раком...»

Профессор Кляйнер диссертацию не одобрил, но «дураком» не стал, а превратился в просвещенного на­ставника, всячески поддерживавшего Эйнштейна в его стремлении развивать идеи об относительности движения. «Он совсем не такой дурак, как я думал, и, более то­го, он славный малый», — написал благодарный Эйн­штейн в письме к Милеве Марич.

Интересно то, что это был не первый и не последний случай в жизни Эйнштейна, когда, как по команде, науч­ные противники Эйнштейна становились его консультанта­ми, помощниками и соавторами.

Столь же тщательно обходит вопрос по поводу оши­бочной и незащищенной диссертации и сам Эйнштейн: в «Творческой автобиографии», написанной в 1949 году. В ней он делает плавный переход от обзора историческо­го развития физики к специальной теории относительно­сти, упомянув Лоренца и Минковского. Правда, в качест­ве промежуточного момента Эйнштейн говорит о теории броуновского движения и вспоминает Планка.

Но такой важный, казалось бы, момент, как защита докторской (по нашим меркам — кандидатской) диссерта­ции, должен быть обязательно отмечен, так как при этом

39

получаешь определенный статус в ученом мире, что по­зволяет в будущем претендовать на профессорскую должность.

Простой забывчивостью Эйнштейна это объяснить нельзя, так как в своей «Творческой биографии» он описы­вает событие, имевшее место, когда ему было 4 года или 5 лет. А ведь известно, что по причине замедленного умст­венного развития он тогда с трудом мог выговаривать от­дельные слова.

В этом возрасте он был очень удивлен поведением стрелки компаса: «Го, что стрелка вела себя так опреде­ленно, никак не подходило к тому роду явлений, кото­рые могли найти себе место в моем неосознанном ми­ре понятий (действие через прикосновение). Я помню еще и сейчас — или мне кажется, что я помню, — что этот случай произвел на меня глубокое и длительное впе­чатление. За вещами должно быть что-то еще, глубоко скрытое»...

И уже следующей фразой Эйнштейн ставит себя надо всем человечеством, видимо, вспоминая ранее им сказан­ное (*Я — еврейский святой»): «Человек так не реа­гирует на то, что он видит с малых лет...» (выделено мной. — в.Б.).

Теперь вспомним, как Эйнштейн устраивался на рабо­ту после окончания политехникума, когда его не оставили там даже в должности ассистента.

Теперь он обратился к профессору Гурвицу с предло­жением своих услуг, профессор же сказал, что ни одна из кандидатур его не устраивает, и разделил эту долж­ность на две, отказав Эйнштейну.

Но прошло всего несколько лет, и в соответствии с принципом, озвученным в «Кавказской пленнице»: «Кто нам мешает, тот нам и поможет», Гурвиц стал другом Эйн­штейна, а другой профессор политехникума — Минков-ский, лекции по математике которого Эйнштейн не слушал, становится разработчиком геометрического представления теории относительности. Правда, после этого он прожил недолго.

40

В. Бояринцев

Эйнштейн мог бы с полным основанием сказать про себя; «Ведом неведомой рукой, я в дальний путь пус­тился...», но эта рука имела название — сионизм.

Интересна и история поступления Эйнштейна в патент­ное бюро, когда директор этого бюро, выполняя просьбу отца его друга Гроссмана, объявил конкурс на должность, предъявив к претенденту такие требования, которым удов­летворяла только кандидатура Эйнштейна.

Вспомним, что «единственным утешительным ито­гом этого 1905 года были его научные достижения»[8]. Эйнштейн занялся капиллярностью, его первая статья была направлена в журнал, впоследствии он откажется от нее, как и от второй своей статьи, считая их чисто ученическими и не имеющими научной ценности.

В письмах этого периода к Милеве Марич Эйнштейн говорит о «нашей статье» и «нашей теории молекулярных сил», но речь здесь идет именно о том годе, когда были написаны две ученические работы.

В 1905 году была опубликована работа «К электроди­намике движущихся тел», в этом же году Эйнштейн пред­ставил статью о пропорциональности между энергией и массой тела.

Эйнштейну по-прежнему нравится его положение: во­семь часов в патентном бюро и затем еще восемь часов «безделья», то есть независимых занятий наукой.

Но в семейной жизни в этот период покой его жены Милевы нарушало то обстоятельство, что научные инте­ресы Эйнштейна становились все более далекими от нее: «Постепенно ровный характер и рассеянная доброта Эйнштейна начали раздражать Милеву. Росло отчуж­дение. Впрочем, оно приняло явные и резкие формы позже, когда Эйнштейн уже давно покинул Берн»[Ъ].

Складывается какое-то странное впечатление об этой славянской выпускнице политехникума: Милева не могла понять научные достижения мужа и тем более оценить его «ровный характер и рассеянную доброту». Все это толь­ко раздражало ее! И особенно стало ее раздражать, «когда Эйнштейн уже давно покинул Берн».

Из Цюриха, где он теперь жил, Эйнштейн осенью 1913 года ездил в Вену. Его семейная жизнь дала трещину: Ми-


лева осталась в Цюрихе, и, уезжая в Берлин, Эйнштейн оставил семью окончательно.

В декабре 1913 года Эйнштейн был принят в Прус­скую академию наук в Берлине «в качестве действительно­го члена в области физико-математических наук». Реко­мендации ему подписали: Макс Планк, Герман Нернст, Генрих Рубенс, Эмиль Варбург.

В 1915 году Эйнштейн интенсивно работал, так, что не оставалось времени на переписку. Исключение составил Давид Гильберт — немецкий математик, от которого Эйн­штейн добивался получения гильбертовских математиче­ских результатов по теории гравитации. Получив нужную формулу, он сказал, что она выведена им самим «из об­щих соображений».

В 1919 году Эйнштейн и Милева развелись. Недавно ставшие доступными документы позволяют проследить, как постепенно распадался этот брак и как Эйнштейн об­манывал Милеву, вступив в тайную связь со своей кузи­ной, которая впоследствии стала его второй женой.

В том же году Эйнштейн женился на Эльзе — дочери двоюродного брата отца. По материнской линии Альберт и Эльза находились в еще более близком родстве — Эль­за была его двоюродной сестрой. Еще до официального бракосочетания дочери Эльзы получили фамилию Эйн­штейн.

В 1921 году Эйнштейн получает давно обещанную ему Нобелевскую премию, денежную часть которой он так же давно обещал отдать Милеве как компенсацию за развод и за то, что он не принимал участия в воспитании детей. «Присуждение этой премии еврею резко подог­рело профашистские антисемитские настроения в Гер­мании».

Эйнштейн любил путешествовать, а в 1932 году с но­вой семьей выезжает в США. Они не предполагали ос­таться там надолго, но в Германию больше не вернулись, и весной 1933 года Эйнштейны временно поселились в бельгийской приморской деревне.

До этого у Эйнштейнов была встреча с Авраамом Флекснером, получившим в еврейских кругах 5 миллионов долларов для организации в Принстоне (США) научно-ис-

В. Бояринцев

следовательского центра. Эйнштейн принял приглашение поступить туда на работу, а о зарплате Флекснер вел пе­реговоры с Эльзой, в результате сумма увеличилась до пятнадцати тысяч долларов вместо предварительно запро­шенных трех.

В октябре все семейство и секретарь Альберта Элен Дюкас отправились в Америку, где долгие годы Эйнштейн работал над созданием единой теории поля. Он сдружился с состоятельным евреем, биохимиком, который впослед­ствии вспоминал, что глава семьи «уделял мало внима­ния тому, что вменяется в обязанности заботливого мужа».

В 1934 году в Париже умерла младшая дочь Эльзы — Ильза, ее смерть сломила Эльзу, она постарела до неуз­наваемости. На похороны она поехала вместе со второй дочерью Марго, в Америку они вернулись с пеплом Иль-зы. Эйнштейн в Париже не появлялся.

Вскоре умерла Эльза, через несколько дней после ее смерти в декабре 1936 года Эйнштейн вернулся к работе и написал Максу Борну: «Я здесь прекрасно устроился, зимую, как медведь в берлоге, и, судя по опыту моей пестрой жизни, такой уклад мне больше всего подхо­дит. Моя нелюдимость еще усилилась со смертью же­ны, которая была привязана к человеческому сообще­ству сильнее, чем я».

Умер Эйнштейн в 1955 году, и одна из энциклопедий заканчивает биографический очерк словами: «...будет не вполне правильным сказать, что он жил и работал в XX веке. Скорее наоборот, XX век останется в истории как век. в котором жил Эйнштейн». Его приятель и врач Януш Плещ высказал предположение, что гений умер от сифилиса.

Из писем Эйнштейна видно, с какой жадностью он впи­тывал чужие идеи — идеи Больцмана, Планка и Лоренца: «Их труды были подобны восхитительному плоду, который уже созрел и который пора было со-рвать»[2].

«Эйнштейн опять подобрал то, что почти валялось на дороге: взял уже имевшуюся теорию и придал ей новый физический смысл...» (выделено мной. — 6.5.).

В наше время такого человека (при условии отсутст­вия связи с сионистским движением) назвали бы популя­ризатором новых физических идей, а никак не гениаль­ным первооткрывателем чужих научных разработок.

Интересно то, что биографы, пытаясь представить жизнь и деятельность Эйнштейна в самом лучшем виде, иногда проговариваются — так превозносятся его большие способности в изучении иностранных языков. При этом приводится пример, что к началу 50-х годов Эйнштейн «ос­воил» и английский язык. «Талант этого человека был по­истине безграничен!» Заметим, что к началу 50-х годов Эйнштейн прожил в США «всего» семнадцать лег!

Забывается также полная неспособность Эйнштейна постичь греческий язык в школе. «Неспособность Аль­берта овладеть им настолько раздражала и выводила из себя преподавателя, что тот вел занятия в классе так, как будто этого ученика там просто не было»[4].

Биографы отмечают также, что в американский пери­од жизни Эйнштейн разговаривал со своим итальянским помощником — математиком на языке, который они оба считали английским.

ЭЙНШТЕЙН И МИЛЕВА МАРИЧ

Приведенное выше мнение, представляющее Милеву Марич заурядной, некрасивой, ничего не понимающей в физике женщиной, чрезвычайно распространено среди биографов Эйнштейна. Редкое исключение в этом плане представляет работа П. Картера и Р. Хайфилда[2]. На ее основе рассмотрим документальные данные, хотя много­численные биографы всегда оставляли Милеву в тени.

Милева Марич родилась 19 декабря 1875 года в Вое­водине, крае на севере Югославии, сербка по националь­ности. Отец Милевы — Милош Марич тринадцать лет слу­жил в армии, затем стал чиновником, по мере продвиже­ния по службе его богатство и престиж все возрастали. Через месяц после рождения Милевы он ушел в отставку и стал судейским чиновником.

В. Бояринцев

В семье говорили на немецком языке, так что Милева знала его с детства. Отец часто декламировал ей серб­ские народные стихи, и она со слуха заучивала их наи­зусть, а с восьми лет обучалась игре на пианино. «Список мест, где училась Милева, напоминает путеводитель Кука с обозначением путей, на которые Милош толкал ее в поисках прекрасного»[2]. В 1886 году она перешла в первый класс средней школы для девочек в Нови-Саде. Одна из ее соучениц вспоминала, как прекрасно училась Милева, которую за высокие оценки и примерное пове­дение прозвали Наша святая.

Она особенно блистала в математике и физике, но круг ее интересов был шире. В 1891 году она начала учить французский, быстро овладела греческим и проявила большие способности к рисованию, прекрасно пела. Ми­лева была одной из первых в Австро-Венгрии девушек, обучавшихся вместе с юношами. Она блестяще сдала вы­пускные школьные экзамены в 1894 году; по математике и физике ни у кого не было лучших оценок, чем у нее.

Милева переезжает в Швейцарию, стремясь к даль­нейшим успехам на академическом поприще. Швейцар­ская высшая школа славилась не только своим качеством обучения, там было и меньше препятствий для женщин, стремящихся получить высшее образование.

Но сначала Милева поступила на медицинский факуль­тет Цюрихского университета, затем после первого семе­стра перешла на педагогический факультет цюрихского политехникума, который выпускал преподавателей мате­матики и физики средней школы. Она была единственной женщиной у себя на курсе, решившейся поступить на этот по существу физико-математический факультет. Что­бы в то время пройти такой путь, нужны были железная воля и решительность, а знавшие ее люди описывают Миле-ву как «милую, застенчивую, доброжелательную» девуш­ку, «непритязательную и скромную». «Она прихрамыва­ла», но у нее «были ум и душа», в студенческие годы она «умела прекрасно готовить и из экономии сама шила се­бе платья».

Милева и Эйнштейн познакомились в политехникуме во время первого зимнего семестра, затем вместе посе-

 

45

щали обязательные курсы, но в начале следующего учеб­ного года (октябрь 1897 г.) Милева забрала документы и отправилась на учебу в Германию, в Гейдельбергский уни­верситет, где провела зимний семестр. В этот универси­тет еще шесть лет назад женщины не имели права посту­пать, теперь им разрешалось посещать лекции как воль­ным слушательницам.

Интересный факт: в это время профессором тамош­него университета был Филипп Ленард, будущий нобе­левский лауреат, чья жизнь впоследствии переплелась с жизнью Эйнштейна. Ленард после Первой мировой войны обрушивался на «шитые белыми нитками» теории Эйн­штейна, называя их «извращениями, противоречащими законам природы».

После зимнего семестра Милева в апреле 1898 гола вернулась в политехникум, ей требовалось наверстать упущенное, привязанность Эйнштейна к «маленькой бег­лянке» способствовала тому, что их работа все более при­обретала совместный характер. «Судя по письмам Эйн­штейна, Милева все больше становится его интеллекту­альной соратницей, шаг за шагом она идет вместе с ним по дорогам науки».

Мать Эйнштейна была обеспокоена, когда поняла серьезность намерений сына по отношению к Милеве — «то, что Милева не была еврейкой, значения не имело... но Полина, по-видимому, разделяла свойственное многим жителям Германии предвзятое отношение к сербам. Мнение, что славяне — люди второго сор­та, укоренилось в Германии задолго до прихода к власти Гитлера» (выделено мной. — В.Б.).

И здесь возникает вполне законный вопрос: «Если не­мецким евреям позволительно было относиться к славя­нам как к людям второго сорта задолго до прихода к вла­сти Гитлера (генетическое еврейское отношение к гоям), то почему у евреев вызывало возмущение аналогичное отношение к ним самим у немцев после прихода Гитлера к власти?»

Милева же, неудачно сдав выпускные экзамены, пы­талась пересдать их в 1901 году, но беременность была для нее серьезным психологическим испытанием, она за-

 В. Бояринцев

46


бросила диссертацию, на восьмом месяце вернулась до­мой и в январе (или в начале февраля) 1902 года роди­ла девочку.

Нет никаких данных о том, что Эйнштейн хоть раз в жизни видел свою дочь. «Какой бы бурный энтузиазм он ни выражал сразу после ее рождения, он, как кажется, был больше всего озабочен тем, чтобы избавиться от бремени отцовства при первой возможности. Сущест­вование Лизерль осталось тайной для самых близких его друзей...»

В 1936 году, открыв дверь своего берлинского дома, доктор Плещ оказался лицом к лицу с молодой женщи­ной, утверждавшей, что она — незаконная дочь Эйнштей­на. Сначала он подумал, что это невероятно, хотя и не ис­ключено. Дама, однако, вела себя очень убедительно, а «интеллектуально развитый, настороженный и привле­кательный» маленький мальчик, с которым она пришла, выглядел разительно похожим на Эйнштейна. Отметим, что незаконнорожденной дочери Эйнштейна — Лизерль в это время должно было быть тридцать четыре года.

Плещ написал письмо об этом Эйнштейну и был край­не удивлен, когда последний не проявил к этому сооб­щению никакого интереса.

Еще один интересный момент: Эйнштейн, зная о суще­ствовании дочери, пишет «похабные стишки»: «И слы­шать было бы приятно, что я яйцом налево брякнул».

При этом один из обожателей Эйнштейна — Роберт Шульмен,.являющийся директором проекта «Документы Эйнштейна» и редактором его собрания сочинений, считал, что Эйнштейн «усвоил эту манеру речи скорее от одно­кашников в Мюнхене, чем от родителей, потому что они были весьма правильные и ассимилированные ев­реи, которые не стали бы выражаться подобным обра­зом». Опять во всем плохом виноваты не родственники — евреи, а некультурное и грубое немецкое окружение бедного Альберта!

Но все это было гораздо позже, а пока Милева прие­хала к Эйнштейну в Швейцарию через несколько месяцев после рождения дочери, ребенка с ней не было, так как

 

      47

из-за рождения Лизерль Эйнштейн мог потерять найден­ное им с таким трудом место патентоведа в Берне.

Здесь опять возникает вопрос: как совместить облик Эйнштейна-человеколюба с отношением к собственной дочери как к помехе в достижении производственных ус­пехов? Или это опять — отношение к собственной дочери как к ребенку славянки? К сожалению, многочисленные биографы Эйнштейна, постоянно скрывающие его недос­тойные поступки, ответ на этот вопрос не дают.

Возможно, это и явилось причиной последующих труд­ностей в браке Эйнштейна с Милевой, вероятно, она не хотела расставаться с дочерью, считала, что Эйнштейн за­ставил ее пойти на это, и винила во всем его.

В старости Эйнштейн описывал свою бывшую люби­мую женщину как особу молчаливую и склонную к де­прессии. Хотя в 1903 году он сообщал своему лучшему другу: «Она умеет позаботиться обо всем, прекрас­но готовит и все время в хорошем настроении» (вы­делено мной. — В.Б.).

Биографы так оценивают роль Милевы Марич в жизни Эйнштейна: «Двадцатисемилетняя супруга меньше все­го могла служить образцом швейцарской феи домаш­него очага, вершиной честолюбия которой является сражение с пылью, молью, сором» (это издевательское отношение к великолепно образованной, целеустремлен­ной женщине, способному ученому, содержащей мужа и дом в порядке, характерно для целого ряда биографий Эйнштейна).

И далее: «Что для Эйнштейна означала хорошая хо­зяйка?» — «Хорошая хозяйка дома та, которая стоит где-то посередине между грязнушкой и чистюлей». По воспоминаниям матери Эйнштейна, Милева была «ближе к первой», при этом сам гений называл себя «цыганом» и «бродягой» и никогда не придавал значения собственному внешнему виду. Стоит спросить цыган, не обидело ли их такое сравнение.

Карл Зелинг со слов Эйнштейна писал, что Милева бы­ла «мечтательницей с тяжелым, неповоротливым умом, и это часто сковывало ее в жизни и учебе». И он же пи­шет: «Однако следует записать в пользу Милевы то,

48

В. Бояринцев

что она храбро делила с Эйнштейном годы нужды и создала ему для работы, правда, по-богемному неуст­роенный, но все же сравнительно спокойный домаш­ний очаг».

Иоханнес Виккерт[8] дает следующую характеристику Милевы Марич: «Скупая на эмоции, немногословная, возможно, несколько меланхоличная Милева нашла в приезжем молодом человеке настоящего друга. И это тем более важно, что до самой женитьбы Эйнштейн вез­де чувствовал себя гостем. Я неизменно «плавал» всег­да вокруг и около — всегда чужой».

Наверняка Милеве непросто было жить с Эйнштей­ном, он был неряхой, почти ежедневно, часто до глубокой ночи спорившие в доме Эйнштейна гости могли с благо­дарностью вспоминать о щедрости и сдержанности Миле­вы. «Знаете, Милева все-таки необыкновенная жен­щина», — сказал однажды Эйнштейн.

Одна из глав книги П.Картера и Р.Хайфилда, посвящен­ная последующим событиям, называется «Борьба за раз­вод во время войны».

Хотя Эйнштейн посылал из Берлина деньги Милеве и детям, но их не хватало на жизнь, и она подрабатывала уроками математики и игры на фортепьяно.

С началом Первой мировой войны Милева с двумя детьми жила в пансионате в Цюрихе.

Эйнштейн писал: «Я охотно прислал бы тебе больше денег, но у меня у самого их не осталось. Сам я живу более чем скромно, почти по-нищенски. Только так мы сможем отложить что-то для наших мальчиков». В де­кабре он обещал выплачивать Милеве по 5600 рейхсма­рок в год и написал: «Я хочу, чтобы меня больше не беспокоили по пустякам...» Это писалось в то время, ко­гда экономическое положение любой, вовлеченной в вой­ну страны оставалось крайне неопределенным и трудно было заранее сказать, в какую величину обратится эта сумма в рейхсмарках. Но на это «любящему» отцу было в высшей степени наплевать.

К концу 1914 года друзьям Эйнштейнов стало ясно, что брак окончательно распался, Милева сняла квартиру недалеко от политехникума, а Эйнштейн поселился на хо-

 49

лостяцкой квартире рядом с Эльзой и мог встречаться с ней сколь угодно часто.

В 1916 году Эйнштейн «оглушил Милеву следующим предложением: «Итак, поскольку наша раздельная жизнь прошла проверку временем, я прошу тебя о раз­воде»». Это предложение во многом было определено позицией семьи Эльзы — ее старшая дочь Марго собира­лась замуж, и репутация матери — чужой любовницы вредила ее будущему общественному положению.

Для урегулирования дел по разводу Эйнштейн прие­хал к жене и детям, вызвал по отношению к себе озлоб­ление со стороны старшего сына Ганса Альберта и уехал, оставив Милеву в состоянии столь тяжелого кризиса, что близкие в течение нескольких месяцев опасались за ее жизнь, за это время она перенесла несколько сердечных приступов. Состояние ее было столь тяжелым, что она даже не могла присматривать за детьми.

Эти приступы и болезнь Милевы Эйнштейн и его ма­менька восприняли как очередное притворство с ее сторо­ны, хотя его лучший друг — Мишель Бессо пытался их в этом разубедить. В письме к Бессо Эйнштейн дает понять, что, если Милева умрет, он плакать не будет. Однако Ми-лева никак не оправдывала ожиданий мужа, она не уми­рала, ее болезнь тянулась, улучшения состояния здоровья чередовались с ухудшением, она часто оказывалась в больнице.

«Эйнштейн прекрасно знал, что знакомые не одоб­ряют его жестокости по отношению к Милеве, и уже в первые дни после их разъезда понял, что в глазах ближних нужно выглядеть хорошо»[2].

Эйнштейн пишет своим друзьям, пытаясь оправдаться, переписывается со старшим сыном — Гансом Альбер­том, который снова начинает проявлять к отцу открытую враждебность. Его младший сын — Эдуард был ребен­ком болезненным и легкоранимым, и «любящий отец» пи­сал: «Кто знает, может, было бы лучше, если бы он по­кинул этот мир до того, как по-настоящему узнает жизнь».

Заботливый отец, не правда ли?

 В. Бояринцев

Естественно, что вину за психическую неустойчивость сына Эйнштейн полностью возлагает на Милеву, не видя никакой своей вины ни в том, что не занимался воспитани­ем сына, ни в том, что не заботился о его здоровье.

Профессор Цангер предложил отправить Эдуарда на длительный срок в детский санаторий, Эйнштейн со вре­менем все больше раздражался из-за цены лечения, а за­тем и сам заболел. В этот период он очень сблизился с Эльзой, часто бывал у них в доме. Когда жители Берлина голодали, у Эльзы всегда для Эйнштейна были свежие яйца и масло.

В 1918 году Милеве пришлось пережить очень мно­гое: ее младшая сестра попала в психиатрическую клини­ку, брат — в русский плен, начались конкретные перего­воры об условиях развода.

В процессе развода в мае 1918 года Эйнштейн выну­жден признать, что жена ведет себя «очень достойно». При разводе наиболее щекотливой темой было улажива­ние финансовых вопросов. Козырем стали деньги, вручае­мые нобелевскому лауреату, которые Эйнштейн, по его твердому убеждению, и, видимо, по еще более твердому обещанию обязательно должен был получить.

Некоторые биографы считают, что, предлагая Миле­ве эти деньги, Эйнштейн не собирался этим отметить ее вклад в создание теории относительности, ему надо было получить развод наиболее удобным способом и в крат­чайшее время.

Денежный эквивалент премии составлял 180 000 швей­царских франков, эта валюта была устойчива в отличие от падающей немецкой марки. Но оставалась одна пробле­ма — Эйнштейн не получил еще Нобелевскую премию.

Суд признал Милеву и Эйнштейна разведенными в фев­рале 1919 года. В бумагах, представленных на рассмотре­ние суда, Эйнштейн был вынужден признать, что совершил супружескую измену. После развода Милева предоста­вила бывшему мужу немалую свободу в общении с маль­чиками и не настраивала детей против бросившего их от­ца; она прожила в Цюрихе до самой смерти (1948 год). В конце сороковых годов состояние ее здоровья резко ухудшилось, начались нарушения мозгового кровообра-

 

 51

щения, к тому же она сломала ногу. После этой травмы Милева так окончательно и не оправилась, она чувствова­ла, что жить ей осталось недолго, и мучилась мыслями о будущем Эдуарда.

Нобелевская премия, полученная Эйнштейном, как и было запланировано во время бракоразводного процес­са, пошла на покупку трех домов в Цюрихе. В одном жи­ла Милева, два других были куплены для вложения капи­тала. Из окон квартиры на третьем этаже дома ей был виден почти весь город и крыши политехникума, где про­шла ее и Эйнштейна юность.

Эйнштейн одобрил покупку бывшей жены после ос­мотра дома во время короткого визита в Цюрих. Здесь Милева жила с детьми, взяв после развода девичью фами­лию, но с 1924 года стала Милевой Эйнштейн.

В этот период отношения между бывшими супругами несколько улучшились, Милева перестала возражать про­тив поездок детей в Берлин, даже получила приглашение сопровождать Эдуарда, несколько раз навещала Эйн­штейна, но на квартире Эльзы не останавливалась.

Распад родительской семьи сильно подействовал на Ганса Альберта, он на всю жизнь сохранил страх перед разводом.

Еще с конца тридцатых годов Милеву начали одоле­вать финансовые трудности, связанные с лечением Эдуар­да. Она вынуждена была продать два дома из трех.

В связи с финансовыми трудностями появилась опас­ность потерять и последний дом. Что в таком случае дол­жен был сделать благородный человек, бывший муж, отец детей, совесть человечества, борец за общечелове­ческие ценности?

Боясь, что и последний дом будет продан, он не пере­вел деньги, необходимые для содержания и лечения боль­ного сына, а уговорил Милеву передать последнее недви­жимое имущество в собственность Эйнштейну, «который осуществлял бы свои права владельца при посред­ничестве специально созданной в Нью-Йорке ком­пании. По его словам, у Милевы осталось право распо­ряжаться этим домом по доверенности...» (выделено мной. — В.6.).

В. Бояринцев

Хотя он и переводил деньги бывшей жене и больному сыну, однако решил предпринять и другие меры: при жи­вой жене выставил дом на продажу, чтобы после ее смер­ти оплатить услуги опекуна, которого собирался нанять для больного. Замечательная предусмотрительность человека и любящего (на большом расстоянии) отца. При этом у Эйнштейна и мысли не было о возможности переезда к нему больного сына.

В июле 1947 года Эйнштейн писал: «Когда дом будет продан, у Гегеля (Эдуарда. — В.Б.) будет надежный опекун и, когда Милевы не будет с нами, я смогу уме­реть спокойно». Здесь не совсем понятно, когда он соби­рался «умереть спокойно», когда будет опекун или «ко­гда Милевы не будет с нами»? Живая жена представляла угрозу этому ученому авторитету?

Осенью дом был продан, и, хотя Милеве не грозило выселение из квартиры, ей в очередной раз была нанесена сильнейшая психологическая травма.

«Эйнштейн действовал так, словно она уже умерла, и было ясно, что Эдуард проведет остаток своих дней под чужим кровом. Милева пришла в смятение и вы­брала самый доступный ей способ мести. Поскольку она имела определенные права на дом, выручка от про­дажи поступила к ней. Эйнштейн рассчитывал, что она немедленно переведет эти деньги в Америку, Милева оставила их себе. Она не обращала внимания на его письменные требования и даже не сообщила, какую получила сумму»[2].

Отсутствие этих денег очень беспокоило Эйнштейна, и он писал старшему сыну: «Возможно, она получила все деньги наличными и куда-нибудь спрятала, возможно, их просто украли... От нее, с ее скрытностью и подоз­рительностью, можно ожидать чего угодно».

В этих условия гений всех времен и одного народа, видимо, забыв о необходимости создания теории поля, обращается к адвокату доктору Цюрхеру, который зани­мался его бракоразводным процессом, а главное, дружил с Милевой. Он просил адвоката оказать давление на боль­ную женщину с тем, чтобы она могла «исполнить свой долг», то есть перевести ему деньги за продажу дома.

53

В конце мая у Милевы отнялась левая часть тела, ее поместили в больницу, и друзья, посещавшие ее, отмеча­ли, что она почти утратила разум. В августе 1948 года, в возрасте 73 лет, Милева умерла, а так как она не платила за лечение, то перед смертью ей оказывали помощь как неимущей. По странной иронии судьбы, именно в год, когда умерла Милева, Эйнштейн узнал, что сам тя­жело болен.

Чтобы разобрать вещи Милевы и отыскать спрятан­ные ею деньги, из Америки была направлена специальная команда, посланцы Эйнштейна — Фрида и Отто Натан.

Джилл Кер Конвей, бывшая президентом колледжа Смита, впоследствии написала: «Марич представляется интеллектуальной ровней Эйнштейна, вначале привле­кательной для него, но ставшей слишком опасной, что­бы продолжать близость, и этой опасностью нельзя пренебрегать».

После крушения брака Милева была душевно сломле­на (сразу же зададим вопрос: «В который раз?» благода­ря «заботам» своего все еще любимого бывшего мужа), на занятиях наукой она поставила крест, «в период разво­да Милева болела, у нее был нервный срыв, от которо­го она так до конца и не оправилась, и то, как Эйн­штейн вел себя в это время, оттолкнуло от него бли­жайших друзей».

Это и не является удивительным, так как Эйнштейн «выработал целую теорию для обоснования своего ре­шения держаться от происходящего на расстоянии: будучи женщиной коварной, хитрой и готовой исполь­зовать любой предлог, лишь бы настоять на своем, Ми­лева просто симулировала болезнь, дабы избежать раз-вода»[4].

В 1951 году Эйнштейн в одном из писем говорит о па­тологической ревности, свойственной его первой жене, и пишет, что эта нездоровая черта характера «типична для столь уродливых женщин».

«По словам профессора Джона Стейчела, когда он приступил к работе над письмами Эйнштейна... первым шокировавшим его высказыванием оказался именно этот отзыв о Милеве».

54  Бояринцев

Многих биографов Эйнштейна интересовал вопрос: «Внесла ли Милева свой вклад в теорию относительно­сти и если внесла, то какой? То, что он был велик, ут­верждали многие...» «Есть основания полагать, что из­начальная идея принадлежит ей», — говорит доктор Эванс Гаррис Уолкер.

Уолкер считал, что ключевые идеи принадлежат Ми-леве, а Эйнштейн должным образом их формализовал. Его союзница Троймель-Плоец заявила: «Для мужчины того времени было вполне нормальным присвоить идеи своей жены и пожинать плоды».

«Уолкер... вспоминал, что, по мнению его против­ников, он хотел опорочить имя Эйнштейна, поскольку тот был евреем. Уолкер утверждает, что «мотив такого рода у меня отсутствовал».

По словам академика А.Ф.Иоффе, все три «эпохаль­ные» статьи Эйнштейна 1905 года были подписаны «Эйн­штейн — Марич».

Широко известно, что Эйнштейн говорил своим друзь­ям: «Математическую часть работы за меня делает жена» {заметим, это относилось к его первым работам, в дальнейшем все математические трудности преодоле­вали помощники и соавторы — евреи).

«Если все эти заявления справедливы, нежелание Эйнштейна признать заслуги Милевы в создании тео­рии относительности есть просто факт интеллектуаль­ного мошенничества. Заявления сторонников Милевы действительно ошеломляют, в 1990 году они стали сен­сацией в Нью-Орлеане, на ежегодном съезде Амери­канской ассоциации за развитие науки, где впервые были преданы гласности...»

«Предположения о роли Милевы оказались столь живучими отчасти и по той причине, что Эйнштейн не мог убедительно объяснить, как он пришел к теории относительности»[2]. И это был не послед­ний случай в научной деятельности будущего лау­реата».

Сам же Эйнштейн именовал Милеву «своей правой ру­кой», обсуждал с ней научные темы как с равной, как с умом, не менее сильным и независимым, чем его собст-

55

венный, как с человеком, без которого он не смог бы ра­ботать.

Интересна позиция биографов Пола Картера и Род­жера Хаифилда по вопросу участия Милевы Марич в со­вместной работе с Эйнштейном. Они пишут: «Настаивая на столь больших заслугах Милевы в создании теории относительности, ее сторонники только мешают по дос­тоинству оценить ее действительную роль в создании этой теории — не как основной из авторов и даже не как активной участницы творческого процесса, но как преданной помощницы, которой Эйнштейн был неиз­менно благодарен за поддержку», мол, Милева была хорошей слушательницей и домашней хозяйкой.

При этом авторы в попытках защитить гения говорят: «Именно роль такой слушательницы и могла играть Ми­лева, когда Эйнштейн бился с теорией относительно­сти, ■— это кажется правдоподобным хотя бы потому, что большую часть работы он делал дома».

Но скорее то, что «большую часть работы он делал до­ма», свидетельствует о том, что это было возможно толь­ко с помощью жены, которая выполняла работу, в то время как Эйнштейн «бился».

С Картером и Хайфилдом[2] все понятно: не надо да­же и пытаться восстановить справедливость — оценить истинную роль Милевы Марич, которая в отличие от Эйн­штейна знала математику, нужно просто подсчитать ко­личество чашек кофе, поданных будущему гению, коли­чество килограммов выстиранного ею белья и количество дней, когда она была нужна будущему мужу как «слуша­тельница».

И совсем уже невероятный факт: каким бы рассеян­ным человек ни был, он обязательно сохранил бы текст своей первой в жизни неученической статьи, тем более что вскоре она была возведена в ранг классической и ос­новополагающей работы.

И еще более удивительный факт — именно эта статья (единственный случай в истории журнала) была потеряна, скорее всего, изъята из архива журнала, и концы в воду. И можете потом, ребята-ученые, хоть до хрипоты в гор-

 

 В.Бояринцев

ле спорить о роли Эйнштейна в создании пресловутой ги­потезы.

Милликен (лауреат Нобелевской премии 1923 года) писал: «Я восхищаюсь научной честностью Эйнштейна, величием его души, его готовностью изменить не­медленно свою позицию, если окажется, что она непригодна в новых условиях».

Это несколько странная похвала ученому!

ЭЙНШТЕЙН: ПОДРУГИ, ЖЕНЫ, ДЕТИ

Биографические материалы, приводимые различными авторами, показывают, что характерной чертой Эйнштей­на было использование близких людей в собственных це­лях, и как итог — полная неблагодарность.

Характерный тому пример — в 1895 году Эйнштейн поступил в старший класс технического отделения в кан­тональной школе городка Аарау и поселился в доме у профессора Йоста Винтелера, преподававшего греческий язык и историю (впоследствии сестра Альберта Майя вы­шла замуж за сына профессора, а лучший друг Альберта Мишель Бессо женился на дочери). Но самое главное, их дочь Мари (на два года старше Альберта) стала его пер­вой любовью (ее сменила женщина средних лет, «уже бабушка», «необычайно величественная, но в то же время подлинно женственная»).

Винтелер учился в университетах Цюриха и Йены, имел высокий интеллектуальный уровень и мог дать Эйн­штейну новые стимулы к развитию. Позже, в письме к Ми-леве, Эйнштейн писал, что, «несмотря на все свои краси­вые слова, Винтелер оставался старым сельским учите­лем». Когда же роман с Мари практически закончился, «Альберт все еще посылал Мари свое грязное белье, чтобы она стирала его и по почте отправляла обрат-но»[2].

Она же пыталась вернуть своего Альберта, в письмах к нему выражая переполнявшие ее чувства: «Я не могу найти слов просто потому, что их нет в природе, чтобы рассказать тебе, какое блаженство почиет на мне с тех

57

пор, как твоя обожаемая душа избрала себе обителью мою душу...»

Но ей приходилось подолгу ожидать ответных писем, а в одном из писем Эйнштейн написал, что Бог обратил его стопы к одному из ангелов, который, как оказалось, принял облик зрелой женщины...

Роман с Эйнштейном и разрыв с ним травмировали Ма­ри, а трагедия 1906 года (см. ниже) усугубила ее нервное состояние. Умерла она в 1957 году в лечебнице для ду­шевнобольных .

В двадцатилетнем возрасте у Эйнштейна начался ро­ман с Милевой Марич, которая была старше его на четы­ре года.

Полина, мать Эйнштейна, стала проявлять явную вра­ждебность по отношению к Милеве, когда поняла, что в отличие от прежних увлечений Альберта его нынешние отношения зашли слишком далеко. Однако ссоры с мате­рью прекратились, Эйнштейн стал откликаться на малей­шее ее желание.

В то время, когда Милева старалась пересдать выпу­скные экзамены, Эйнштейн, вместо того чтобы быть с ней рядом и поддержать в период испытаний, «предпочел провести каникулы с матерью и сестрой», пожелав в очередном письме удачи на экзаменах. Приехав в родной дом и получив безобразное письмо от Полины Эйнштейн, Милева написала: «Как видно, у этой дамы одна цель: испортить как можно больше жизнь не только мне, но и своему сыну... я никогда бы не поверила, что бы­вают такие бессердечные люди, она же воплощенная злость!»

Хотя Эйнштейн и отказался расстаться с Милевой, ре­шение избавиться от внебрачной дочери Лизерль могло отражать также его желание смягчить гнев матери.

Кроме того, наличие незаконнорожденного ребенка наносило удар по начинающей развиваться карьере моло­дого инженера. Законный старший сын, Ганс Альберт, ро­дился в 1904 году. Есть основания предполагать, отмечают биографы Эйнштейна, что Милева, как и в студенческие годы, продолжала исполнять при Эйнштейне роль научно­го секретаря. Семьи Эйнштейна и Бессо сдружились.

58 

Имеются данные, что в 1908 году отношения между Эйн­штейном и Милевой были теплыми.

Уже будучи взрослым, Ганс Альберт писал о своей матери: «Она была типичной славянкой с очень сильны­ми и устойчивыми отрицательными эмоциями. Она ни­когда не прощала обид». Видимо, вслед за отцом Ганс Альберт считал, что «славянку» можно было бы оскорб­лять безнаказанно, не вызывая при этом с ее стороны «отрицательных эмоций».

В 1910 году родился второй сын — Эдуард. Связь Эйнштейна с женой все ослабевала, он вел себя скорее как холостяк, нежели как человек семейный. Отношения между ними ухудшились в 1912 году, когда у Эйнштейна возобновились контакты с кузиной Эльзой.

В одном из писем кузине Эйнштейн с возмущением опровергает мнение Эльзы о том, что Милева им помы­кает, но ведь это мнение у кузины сложилось в резуль­тате жалоб Эйнштейна на жену.

Он пишет Эльзе: «Я с полной убежденностью заяв­ляю Вам, что считаю себя вполне достойным представи­телем своего пола. Надеюсь, у меня когда-нибудь поя­вится возможность Вас в этом убедить», что в переводе на современный язык звучит так: «Я готов...»

Явно намекая на то, что он страдает от неудовлетво­ренной страсти, Эйнштейн пишет Эльзе о невозможности «любить, в полном смысле этого слова — любить» жен­щину, которую он может видеть только во время своих редких поездок в Берлин.

Видимо, желая ускорить процесс сближения, Эйн­штейн объявляет Эльзе, что пишет ей в последний раз, на­зывая Милеву своим крестом, «по-видимому, считая, что он, подобно Христу, идет по пути самопожертвова­ния »[2]. Но неискренность этих фраз становится очевид­ной в конце письма, где Эйнштейн просит Эльзу не забы­вать, что у нее есть кузен, которому она всегда может довериться и «чье сердце для нее всегда открыто», и обе­щает прислать свой новый адрес.

Здесь речь идет о переезде в Цюрих из Праги, куда его пригласил Марсель Гроссман, возглавивший в политех­никуме отделение математики и физики.

59

Эйнштейны возвратились в Цюрих в августе 1912 го­да. В 1913 году Эйнштейн вместе с Гроссманом публику­ют совместную статью, в результате которой Эйнштейн преисполнился уважением к математике, а Милеве эта работа напомнила о том, что ее помощь мужу в научных вопросах больше не нужна.

Свободного времени в этот период у Эйнштейна было мало, однако он часто с детьми отправлялся в гости к про­фессору математики политехникума Адольфу Гурвицу. Дочь Гурвица Лизбет вскоре подружилась с Милевой и от­мечала в своем дневнике, что Милева часто была молча­ливой и грустной, ее мучили ревматические боли в ногах, она с трудом ходила.

Однажды Эйнштейны не пришли, а на следующий день Лизбет с матерью навестила Милеву и увидела, что лицо ее сильно распухло, Лизбет полагала, что это следы побо­ев. «Известно, что в документах о разводе (они хранятся в Иерусалиме и не доступны для ознакомления) имеет­ся фраза о применении насилия»[2].

14 марта 1913 года, в день рождения Эйнштейна, во­зобновилась его переписка с Эльзой, в этом же году он с детьми вместе с Милевой посетил ее родителей в Но­ви-Саде, где дети были крещены в православную веру; в Цюрих супруги вернулись порознь. Оттуда Эйнштейн напи­сал Эльзе: «...Мы будем обладать друг другом, то есть тем, чего нам так мучительно не хватало, и каждый из нас благодаря другому обретет душевное равновесие и будет с радостью смотреть на мир». Вскоре выехал в Берлин.

Одним из итогов его поездки в Берлин стало обеща­ние, данное Эльзе, регулярно причесываться, но чистить зубы он категорически отказывался, ссылаясь на «научные данные», мол, свиные щетинки могут просверлить алмаз, и он опасался, что его зубы такого не выдержат. В пись­мах к Эльзе он именует себя «неисправимым грязну­лей».

Свою жену в этих же письмах он характеризует как «подозрительную и неприятную». Эйнштейн писал кузи­не, что, когда он бывает вдвоем с женой, они проводят время в «ледяном молчании», которое кажется ему

В. Бояринцев 60

«еще более ненавистным, чем прежде». Но намерений расстаться с ней у Эйнштейна не было, напротив, он хотел продолжить свой роман с Эльзой, сохраняя видимость бла­гополучного брака и не нарушая условностей чересчур сильно.

Эйнштейнам предстоял переезд в Берлин, где откры­вались для главы семьи большие карьерные возможности. Однако Милева тяжело переживала по поводу переезда, ведь там возобновились военные действия между Полиной и ею. Вскоре отношения были прерваны полностью, Эйн­штейн не возражал и написал Эльзе, что, «когда его мать кого-то ненавидит, то становится по отношению к этому человеку очень коварной».

Супруги переехали из Цюриха в конце марта, но в Германию ехали порознь, так как Эйнштейн собирался за­ехать в Антверпен, затем в Лейден для встречи с Эренфе-стом и Лоренцем, а Милева поехала лечить детей во вре­мя каникул в Локарно.

«Как хладнокровно заметил Эйнштейн, у всего есть положительные стороны. Приезд Милевы в Берлин от­кладывался, и Эйнштейну предоставлялась возмож­ность свободно проводить время с возлюбленной»[2].

В 1914 году Милева с детьми на летние каникулы уеха­ла в Цюрих, этот отъезд для Эйнштейнов стал концом се­мейной жизни, к мужу Милева уже не вернулась, разрыв она перенесла очень тяжело.

« То, что связь Эйнштейна с кузиной так долго оста­валась тайной, можно приписать как его незаурядному умению заметать следы», так и тому, «что люди, знав­шие правду, позаботились о том, чтобы скрыть ее на несколько десятков лег»[2] (выделено мной. — В.Б.).

Эльза была на три года старше Эйнштейна, после 12 лет совместной жизни она развелась со своим мужем, торговцем текстилем, от которого родила двух дочерей, Ильзу и Марго. «Ее материнский инстинкт граничил с не­нормальностью... она управляла дочерьми по своему произволу» (так писал муж Марго Марьянов, кстати, их брак тоже оказался неудачным, так как Марго не могла освободиться от влияния матери). Когда Эльза состари-

лась, Эйнштейн чаще показывался на людях с Марго (раз­веденной к этому времени).

В результате второго брака (с Эльзой) Эйнштейн об­завелся двумя приемными дочерьми, которые взяли его фамилию еще до того, как он удочерил их офици­ально.

Интересно то, что аналогичная история произошла че­рез несколько десятков лет с академиком А.Д. Сахаро­вым: дети его жены Е.Боннэр объявили себя детьми ака­демика, а когда настоящие дети начали протестовать, им было сказано: «Если вы хотите избежать недоразумений между нами, измените свою фамилию» (Н.Н. Яковлев, «ЦРУ против СССР»)[9].

Эльза так опекала своего мужа, что Чарли Чаплин сказал о ней: «Из этой женщины с квадратной фигурой так и била жизненная сила».

Отношения же Эйнштейна с прекрасным полом вы­росли в серьезную для Эльзы проблему, у него возникали романы с поклонницами, иногда кратковременные, иногда длительные. Это были богатые женщины, возившие его в своих автомобилях. Например, Тони Мендель, еврейка, вдова (она дарила Эльзе шоколад и всякие лакомства, а Эльза устраивала мужу сцены). Перед совместными ве­черними выходами фрау Мендель заезжала за профес­сором в собственной машине, она же оплачивала расхо­ды, но карманные деньги по-прежнему мужу выдавала Эльза. В роскошной вилле фрау Мендель Эйнштейн часто оставался на ночь, играя на рояле.

Эстелла Канценелленбоген, богатая владелица цве­точного магазина, возила Эйнштейна по городу в собст­венном дорогом лимузине.

Блондинка австрийка Маргарет Лебах летом 1931 го­да каждую неделю приезжала к Эйнштейну на виллу Ка­пут и угощала Эльзу кондитерскими изделиями собствен­ной выпечки. Видимо, в знак благодарности Эльза уезжала из дома на весь день, предоставляя Лебах полную свобо­ду. Ее приезды на виллу тяготили домашних и вызывали их раздражение, но благополучно продолжались.

Крайне неодобрительно Эйнштейн отзывался о вопро­сах брака, он говорил друзьям, что брак придумал «ка-

В. Бояринцев

кой-то боров, лишенный воображения», что брак — это «цивилизованная форма рабства», «брак — это неудач­ная попытка превратить короткий эпизод в нечто про­должительное». На заданный ему как-то вопрос, допусти­мы ли для евреев смешанные браки, он со смехом отве­тил: «Они опасны, но тогда все браки опасны».

При этом Эльза считала, что гений, подобный ее му­жу, не может быть безупречным во всех отношениях.

В 1928 году в жизнь Эйнштейна вошла Элен Дюкас, женщина, чья материнская опека со временем заменила ему опеку Эльзы. Она появилась в Берлине, когда Эйн­штейн четыре месяца пролежал в постели из-за болезни сердца. Эльза по рекомендации Еврейской сиротской ор­ганизации, где она была президентом, наняла в качестве секретаря эту высокую, стройную молодую женщину с твердым характером и язвительным умом. В доме все к ней относились как к члену семьи, видимо, так на самом деле и было.

Когда Эйнштейн с Эльзой переселились в Америку, профессор Отто Натан оказался одним из первых, кто посетил их и предложил свою помощь при устройстве на новом месте. Натан был экономистом и скоро стал со­ветчиком и посредником Эйнштейна в его деловых инте­ресах.

«Свою неколебимую верность и преданность Эйн­штейну он сохранил и после смерти ученого: на протя­жении почти полувека он был ближайшим другом и на­дежнейшим союзником Элен Дюкас»[2].

После смерти Эйнштейн завещал Дюкас не только свои книги и личные вещи, но еще 20 тысяч долларов — на пять тысяч больше, чем младшему больному сыну Эдуар­ду, и вдвое больше, чем старшему сыну Гансу Альберту. Но главное, он предоставил ей пожизненное право полу­чать весь доход от публикаций его книг и статей.

Падчерица Марго тоже получила 20 тысяч долларов. Ее восхищение приемным отцом доходило до абсурда, а Эйнштейн как-то сказал: «Слушаешь Марго, и в душе распускаются розы».

Помните, как в басне С. Михалкова:

63

Лев пьяных не терпел,

Сам в рот не брал хмельного.

Но обожал подхалимаж!

Марго в 1936 году вышла замуж за Дмитрия Марья-нова, но осталась жить в доме матери, она была застен­чива до такой степени, что это напоминало нарушение психики: когда ее заставали врасплох неожиданные гости Эйнштейна, она пряталась под стол, а тот прикрывал ее скатертью.

Правда, некоторые биографы объясняли такое пове­дение не крайней застенчивостью, а ее чувствами к отчи­му: она ревновала его к людям, которые подолгу с ним беседовали, ее деспотическая привязанность к отчиму бы­ла похожа на отношение ее матери к мужу.

Об отношении же Эйнштейна к жене говорит следую­щий факт: биограф Рональд Кларк пишет о дружбе суп­ругов с Леоном Уоттерсом, состоятельным евреем, био­химиком. Тот позднее вспоминал, что Эйнштейн «уделял мало времени и внимания тому, что считается обязан­ностями заботливого мужа».

Эльза путешествовала вместе с мужем и грелась в лучах его славы, но ей не хватало «сочувствия и нежно­сти, в которых она очень нуждалась, и потому она стра­дала от одиночества». В своем доме Эйнштейн мог про­водить один столько времени, сколько хотел, спальни их были расположены в разных концах дома, Эльза не име­ла права переступать порог его кабинета, что ее чрезвы­чайно обижало, но «Эйнштейн оставался непреклон­ным: независимость прежде всего» (отмечал его друг Плещ).

Эйнштейн не допускал, чтобы кто-то из членов семьи говорил про него и про себя «мы» и одергивал жену: «Говори о себе или обо мне, но о нас — не смей». Как здесь не вспомнить его письма к Ми леве, в которых он пи­сал о «нашей» статье, о том, что «мы» сделаем. Или это надо понимать как признание им совместных действий с Милевой?

«Эльза редко называла Эйнштейна Альбертом. Го­воря о нем, она употребляла слова «мой муж», «мой

В. Бояринцев

супруг» или изредка «профессор». Но чаще всего из ее уст звучала его фамилия: «Эйнштейну нужно то-то», «Эйнштейну требуется то-то». Несмотря на эту сущест­вовавшую между ними дистанцию, он находился в пол­ной зависимости от Эльзы. Она даже выдавала ему деньги на карманные расходы... Плещ рисует нам портрет ребенка, во всем зависящего от матери».

Эльза со стороны окружающих была объектом по­стоянной критики, так как ограничивала доступ в дом как посторонних, так и ученых коллег, предпочитая им знаме­нитостей от политики и искусства, то есть всячески поддер­живала созданный средствами массовой информации об­раз Эйнштейна.

«Эйнштейну нравилось внимание общества к его особе, он любил, чтобы его слушали, и резко отзывал­ся о собственной популярности скорее всего потому, что стыдился своего тайного тщеславия». Его сын Ганс Альберт вспоминал, что во время совместного с отцом путешествия по американской глубинке никто отца не уз­навал, это огорчало его и нервировало.

Брачные представления Эйнштейна были рождены горьким опытом: сперва это была неудача с Милевой, а теперь — все более лишенные чувств отношения с Эльзой. Альберт и Эльза очень отличались друг от друга. Эльза заботилась о соблюдении приличий; Альберт плевал на всякие условности и приличия. Она была преданной и лю­бящей женой, в то время как Эйнштейн из-за своих вне­брачных интересов заработал в кругу тех немногих, кто был посвящен в его дела, репутацию волокиты.

Любовные похождения мужа вызывали у Эльзы та­кие же приступы ревности, как в свое время у Милевы, за что тот порицал ее. Теперь Эльза днями не разговари­вала с мужем, ограничиваясь только необходимыми фра­зами.

Есть сведения, что в течение нескольких лет в двадца­тых годах у Эйнштейна был роман с одной из первых его секретарш, племянницей его близкого друга доктора Ган­са Мюзама. Януш Плющ отзывался о своем друге как о человеке «достаточно сексуальном», в полной мере поль­зующемся своим обаянием.

 

Горничная Эйнштейнов, служившая у них несколько лет, говорила: «Ему нравились красивые женщины, а они его просто обожали».

Эльза умерла в 1936 году, муж не стал соблюдать положенный семидневный траур и просто распорядился: «Похороните ее».

После смерти Милевы (в августе 1948 года) младший сын Эйнштейна Эдуард с 1950 года жил под опекой докто­ра Генриха Майли, который поселил его в деревне под Цюрихом у местного пастора, при этом первые недели Эдуард не шел ни на какие контакты с окружающим ми­ром, проводя время за фортепьяно. Постепенно он начал общаться с сыновьями пастора, стал своим человеком в деревне и начал подрабатывать — писал адреса на конвер­тах для одной местной фирмы. Но через год опекун пере­селил его на окраину Цюриха, к вдове юриста, что не спо­собствовало улучшению психического состояния Эдуар­да, пастор пытался вернуть его, но получил отказ.

В этот период душевнобольной сын Эйнштейна очень интересовал (не отца!), а друга гения — Карла Зелига, его первая встреча с Эдуардом состоялась в начале 1952 года, Зелиг отметил большие провалы в памяти Эдуарда. Благо­даря Зелигу, сумевшему стать другом, Эдуард смог многое узнать о своей семье.

Если первые годы Зелиг регулярно сообщал отцу о со­стоянии сына, а Эйнштейн писал тому письма, то в январе 1954 года Эйнштейн отказался от любых контактов с Эду­ардом, так объяснив это Зелигу: «Вы, наверное, уже зада­вались вопросом, почему я прекратил переписку с Тедди. Причиной тому некий внутренний запрет, природу кото­рого я сам не могу проанализировать. Но он связан с моей уверенностью в том, что, если я снова окажусь в поле его зрения, это пробудит мучительные чувства». Умер Эдуард в 1965 году. По мнению автора одной ста­тьи, Эдуарда погубила собственная доброта, он был че­ловеком, «который, увы, любил своих ближних больше, чем себя, и сломался под бременем этой любви».

В том же 1954 году старшему сыну Эйнштейна Гансу Альберту исполнилось пятьдесят лет, он не преодолел разногласий с отцом и виделся с ним редко. Ганс Аль-

66


В. Бояринцев

 

берт как-то сказал, что всегда вел абсолютно тихую жизнь и не был без работы ни одного дня. Именно об этой пре­данности делу с похвалой отзывался Эйнштейн, поздрав­ляя своего сына с пятидесятилетием.

Письмо кончалось словами: «Оставайся таким же, как был. Не утрачивай чувства юмора, будь добр к лю­дям, но не обращай внимания на то, что они гово­рят и делают».

В этом был весь Эйнштейн!

Ганс Альберт пережил своего брата почти на восемь лет. В 1971 году он вышел на пенсию, но продолжал разъ­езжать по миру с лекциями; получил за свои работы по гидравлике несколько наград, за годы работы добился хо­роших должностей и уважения коллег. Умер от сердеч­ного приступа летом 1973 года в США.

Интересны отзывы Эйнштейна о женщинах. Одна из них вспоминает, что он однажды сказал: «Что касается вас, женщин, то ваша способность создавать новое со­средоточена отнюдь не в мозге». Однажды он взорвал­ся: «Неужели природа могла создать половину челове­ческого рода без мозгов! Непостижимо!» Поэтому он считал, что большие достижения женщин в науке невоз­можны; исключение им делалось для Марии Кюри.

Но не только для нее: «Эмми Нетер родилась в ев­рейской семье, отличающейся своей любовью к знани­ям, из-за своего происхождения она не смогла занять в своей стране подобающего ей академического положе­ния, несмотря на все усилия великого геттингенского математика Гильберта...» («Памяти Эмми Нетер»).

По иронии судьбы, «в период, когда Эйнштейн так презрительно отзывался о реальном и потенциальном вкладе женщин в науку, его собственная научная про­дуктивность резко упала»[2].

ЗАРАЗНЫ ЛИ ПСИХИЧЕСКИЕ БОЛЕЗНИ?

В книге итальянского психиатра и криминалиста еврей­ского происхождения профессора Ч. Ломброзо «Гени­альность и помешательство» говорится[10]: «...гениаль-

 

 

67

ность проявляется обыкновенно гораздо раньше су­масшествия, которое по большей части достигает максимального развития лишь после 35-летнего возрас­та, тогда как гениальность обнаруживается еще в детст­ве... сумасшествие чаще других болезней передает­ся по наследству и притом усиливается с каждым новым поколением...»

Помешанные остаются «по большей части всю жизнь одинокими, необщительными, равнодушными или нечувствительными к тому, что волнует род людской, точно будто их окружает какая-то осо­бенная, им одним принадлежащая атмосфера»(вы-делено мной. — В.Б.).

Эйнштейн говорил про себя: «Я никогда по-настоя­щему не принадлежал ни к какой общности, будь то страна, государство, круг моих друзей и даже моя се­мья. Я всегда воспринимал эти связи как нечто не впол­не мое, как постороннее, и мое желание уйти в себя с возрастом все усиливалось...»

«Иногда у людей, находящихся, по-видимому, в здравом уме, помешательство проявляется отдельны­ми чудовищными, безумными поступками». И еще: «...именно среди евреев встречается вчетверо или да­же впятеро больше помешанных, чем среди их согра­ждан, принадлежащих к другим национальностям».

А теперь вернемся к некоторым биографическим мо­ментам из жизни Альберта Эйнштейна.

«На Альберта, как и на его деда Юлиуса Коха, ино­гда накатывали такие припадки гнева, что лицо его ста­новилось совершенно желтым, а кончик носа белел. Майя (младшая сестра Эйнштейна. — В.Б.) служила объ­ектом, на котором он срывал злость. Однажды он швырнул в нее кегельным шаром, в другой раз едва не пробил ей голову детской лопаткой... Однажды он ударил приходящую учительницу детским стульчиком, и та так перепугалась, что выбежала из комнаты и больше не возвращалась вовсе»[2].

Но Полина упорствовала и нашла ей замену. Альберт по-прежнему был склонен выражать недовольство с по­мощью всего, что попадалось ему под руку, но новый

68    Бояринцев

преподаватель был сделан из более прочного материала, чем прежняя учительница, и уроки продолжались.

Вот как автор описывает пробуждение в Эйнштейне мыслителя: когда в пять лет Альберт лежал в кровати больной, отец дал ему компас. Мальчик, вместо того что­бы по привычке швырнуть его в голову сестры, начал во­зиться с ним.

Эльза Эйнштейн как-то сделала весьма сомнительный комплимент Альберту, сказав, что его индивидуальность «не изменилась с того момента, когда она в первый раз играла с ним, а ему было тогда пять лет!».

«В обычном состоянии он был неестественно споко­ен, почти заторможен... Даже в девять лет говорил не­достаточно бегло. Причина была, по-видимому, не толь­ко в неумении, но и в нежелании общаться».

Как пишет Д. Брайен, «будучи единственным евреем в своем подавляюще католическом классе, Эйнштейн не чувствовал ни дискомфорта, ни одиночества». Но го­сударство требовало, чтобы Альберта обучали в соответ­ствии с его вероисповеданием. Поэтому родители пригла­сили дальнего родственника, с которым Альберт и изучал иудаизм.

Биографы отмечают, что, не считая приступов ярости, Эйнштейн держал свои чувства в узде едва ли не крепче, чем его мать. Единственным выходом для его эмоций бы­ло музицирование. В молодости он бывал нервозен и по­давлен и сам признавался, что у него было «немало заско­ков» и имелись постоянные перепады настроения — от ра­достного до подавленного.

Макс Брод, известный тем, что не выполнил завеща­ние Франца Кафки (не сжег не законченные Кафкой про­изведения), встречался с Эйнштейном в Праге, в доме Бер­ты Фанты, которая интересовалась наукой и каждый четверг открывала двери своего дома «для пражских интеллектуа­лов, преимущественно евреев». В одной из своих новелл Брод наделил героя такими чертами, что все сразу же узнали Эйнштейна. Он описал ученого, для которого пре­данность науке служит линией обороны против «помра­чений разума, вызванных чувствами».

69

«Знакомый Эйнштейна по Праге Макс Брод оставил нам его портрет, от которого мороз по коже дерет...» Макс Брод, который часто аккомпанировал Эйнштейну, когда тот играл на скрипке в доме Берты Фанты, в обра­зе Иоганна Кеплера вывел Эйнштейна. «В быту Кеплер был не слишком располагающим человеком, сам при­знавался, что «как собака боится мытья»... Брод изобра­зил ученого, всецело поглощенного своей работой... он напоминает героя баллады, который продал сердце дья­волу за пуленепробиваемую кольчугу... У этого чело­века не было сердца... Он был бесстрастен и не спо­собен любить...» Главный герой новеллы бросает Кеп­леру обвинение: «На самом деле вы служите не истине, а самому себе...»[2].

Выдающийся ученый в области физической химии Вальтер Нернст, прочитав новеллу, сказал Эйнштейну: «Кеплер — это вы». Цитируя Макса Брода, биограф Эйн­штейна Филипп Франк пишет, что Эйнштейн испытывал страх перед близостью с другим человеком и «из-за этой своей черты всегда был один, даже если находился сре­ди студентов, коллег, друзей или в кругу семьи».

В конце сороковых — начале пятидесятых годов пси­хологический тонус Эйнштейна снижался потерями близ­ких.

Еще одна интересная деталь: как-то так случилось, что на протяжении всей своей жизни его окружали психи­чески неуравновешенные люди. Может быть, психическая неуравновешенность при длительном общении становится заразной?

Примеры: семья первой любви Эйнштейна — Мари Винтелер. Эмоциональность и эксцентричность Винтелеров граничили с психической нестабильностью, которой стра­дали некоторые члены семьи. Их сын Юлиус, вернувшись из Америки, впал в буйное помешательство, в 1906 году застрелил свою мать, мужа своей сестры Розы и покончил с собой. Мари провела последние годы жизни под при­смотром психиатров. Биографы считают, что роман с Аль­бертом Эйнштейном сильно травмировал Мари, а траге­дия 1906 года ухудшила ее нервное состояние.

 В. Бояринцев

По некоторым данным, профессор Винтелер обви­нял свою жену в привнесении по ее линии безумия в се­мью.

В дальнейшем по этому пути пошел и сам Эйнштейн, обвиняя Милеву Марич в душевной болезни их младшего сына.

Эйнштейн в своих письмах отмечал странное поведе­ние своего лучшего друга М. Бессо, приводя пример его чудовищной рассеянности. «Я часто думаю, что этот ма­лый не в себе», — замечает Эйнштейн, упуская из виду, что ему самому свойственна не меньшая рассеянность, от­мечают его биографы. И дальше: «Мелочность — неотъ­емлемая часть его характера, она служит причиной то­го, что он часто приходит в нервическое состояние из-за пустяков».

Мишель Бессо в двадцатых годах лечился у психиат­ров, когда утратил веру в свои профессиональные спо­собности.

Несколько лет Эйнштейн общался с П. Эренфестом, жизнь которого закончилась трагически: в припадке от­чаяния он застрелил своего умственно отсталого младше­го сына, затем покончил с собой.

Хотя непосредственная причина самоубийства Эрен-феста была чисто личной, Эйнштейн написал: «Отказ про­жить жизнь до естественного конца вследствие нестер­пимых внутренних конфликтов — редкое сегодня собы­тие среди людей со здоровой психикой; иное дело среди личностей возвышенных и в высшей степени воз­будимых душевно. Такой внутренний конфликт привел к кончине и нашего друга Пауля Эренфеста...»

В свою очередь, Пауль Эренфест был любимым уче­ником и ассистентом Людвига Больцмана, который покон­чил жизнь самоубийством в 1906 году.

Одним из тех, кто принимал участие в бракоразвод­ном процессе Эйнштейна, был его берлинский коллега Фриц Габер, жена которого Клара (первая из женщин, по­лучившая докторскую степень в университете Бреслау) по­кончила с собой. Ей казалось недопустимым, что ее муж изобретал отравляющие газы, и когда он уехал на Вое-

71

точный фронт, чтобы лично наблюдать за их применени­ем, Клара свела счеты с жизнью.

Старшему сыну Эйнштейна Гансу Альберту было 12 лет, когда его мать Милева перенесла нервный срыв по­сле того, как отец в 1916 году потребовал развода. Анта­гонизм между отцом и сыном не исчезал. Сестра Миле-вы Зорка Марич тоже страдала тяжелым психическим за­болеванием.

Ганс Альберт был очень похож на своего отца, но он никогда ничего не рассказывал об отце, помимо профес­сиональных тем, говорил только о музыке. Один из его приятелей, который ходил с Гансом Альбертом на яхте, отмечал, что попутчику разрешалось повторить одну и ту же ошибку не более двух раз, после чего Ганс Альберт взрывался и обрушивал на провинившегося шквал негодо­вания и упреков.

Младший сын Эдуард так и не смог оправиться от пе­ренесенной в период учебы в университете психологиче­ской травмы. «Непосредственным поводом для нерв­ного срыва послужила несчастная любовь: в соответст­вии с семейными традициями Эдуард увлекся особой, которая была старше его»[2].

Эдуард интенсивно лечился, но все глубже погружался в безумие, умер он в 1965 году в Цюрихе, всеми забы­тый. В момент просветления сын написал отцу, что тот его предал и испортил ему жизнь. Он заявлял, что ненавидит его.

Муж младшей дочери Эльзы писал про свою тещу: «Ее материнский инстинкт граничил с ненормально­стью, он заставлял ее вмешиваться во все, что касалось ее дочерей».

Ниже будет рассказано об общении Эйнштейна с Фрей­дом, но «не искал, по всей видимости, Эйнштейн совета Фрейда по поводу Эдуарда... Фактически у обоих собе­седников сыновья страдали психической болезнью. Фрейд описывал своего сына инженера Оливера как не­обычайно одаренного человека с безупречным характе­ром — до того момента, когда «невроз одолел его, оголив это дерево в цвету».

72

В. Бояринцев

Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Читаем статью М.Коврова «Ландау и другие»[11]. Интересно, что Фрейда с Эйнштейном, в частности, сближала нена­висть к семье Адлеров: Фридрих Адлер — сын Альфре­да — посмел выступить против теории относительности, а его отец — против фрейдизма.

Между Эйнштейном и Фридрихом Адлером сущест­вовало и еще одно противоречие: Эйнштейн был убеж­денным сионистом, в то время как «Фридрих Адлер в 1949 году писал, что он и его отец (один из основате­лей марксистской партии в Австрии) всегда считали полную ассимиляцию евреев и желательной и возмож­ной. Даже зверства Гитлера не поколебали его уве­ренности в том, что еврейский национализм порожда­ет реакционные тенденции...»[ 12].

Но между Эйнштейном и Фрейдом такого противоре­чия не существовало. Фрейд писал: «Если вы не воспи­тываете своего сына евреем, вы лишаете его силы, ко­торая не может быть заменена ничем»; «Мы, евреи, сохранили наше единство благодаря идеям, и именно благодаря им мы и выжили»; «Священная Книга и изу­чение Священной Книги — вот что сплачивало воедино этот распыленный по свету народ»[\Ъ], [14].

Отметим, что одной из таких основополагающих идей, о которых говорил Фрейд, и явилась теория относительно­сти, заслуги в создании которой приписываются исключи­тельно одному лишь «еврейскому святому» — Альберту Эйнштейну.

В 1936 г. Эйнштейн пишет Фрейду, поздравляя того с восьмидесятилетием, что рад счастливой возможности выразить одному из величайших учителей свои уважение и благодарность.

«До самого последнего времени я мог только чув­ствовать умозрительную мощь вашего хода мыслей, — пишет Эйнштейн, — но не был в состоянии составить оп­ределенное мнение о том, сколько он содержит исти­ны. Недавно, однако, мне удалось узнать о нескольких случаях, не столь важных самих по себе, но исключаю­щих, по-моему, всякую иную интерпретацию, кроме той, что дается теорией подавления. То, что я натолк-

73

нулся на них, чрезвычайно меня обрадовало; всегда радостно, когда большая и прекрасная концепция ока­зывается совпадающей с реальностью».

Что такое Фрейд, хорошо известно: «Два вида пер­вичных позывов: Эрос и садизм»; «Цель всякой жизни есть смерть»; «Массы никогда не знали жажды истины. Они требуют иллюзий, без которых не могут жить. Ир­реальное для них всегда имеет приоритет над реаль­ным, нереальное влияет на них почти так же сильно, как реальное. Массы имеют явную тенденцию не видеть между ними разницы»; «В 1912 г. я принял предполо­жение Дарвина, что первобытной формой человече­ского общества была орда».

Выше были приведены слова Эйнштейна из его лично­го письма к Фрейду, но по данным Картера и Хайфилда, Эйнштейн говорил своему сыну Эдуарду, что читал рабо­ты Фрейда, но не обратился в его веру, считая его мето­ды сомнительными и не вполне корректными. Видимо, зная о таком двойственном отношении к себе со стороны Эйнштейна, в 1936 году Фрейд ему написал: «Я знаю, что вы высказывали мне свое восхищение «только из веж­ливости» и очень немногие из моих тезисов кажутся вам убедительными».

Таким образом, об отношениях между Эйнштейном и Фрейдом хорошо сказано в анекдоте: Абрамович в сина­гоге назвал Рабиновича сволочью. Раввин сказал Рабино­вичу: «Ты должен извиниться перед Абрамовичем». По­сле этого Абрамович постучал в дверь Рабиновича и спросил: «Петров здесь живет?» — «Нет», — был ответ. «Извините», — сказал Абрамович. Узнав об этом, раввин сказал: «Так не годится, ты обозвал Рабиновича в синаго­ге и там же должен сказать: «Рабинович не сволочь! Из­вините!»

После этого Абрамович пришел в синагогу и сказал: «Рабинович не сволочь? Извините!», а на возражения рав­вина ответил: «Слова ваши, а музыка моя!»

Здесь необходимо напомнить, что в списке «Сто ве­ликих евреев» Фрейд занимает четвертое место, сразу за Эйнштейном.

74

В 1921 году Лондонский университет объявил о нача­ле цикла лекций о пяти великих ученых: физике Эйнштей­не, каббалисте Бен-Маймониде, философе Спинозе, мис­тике Фило. Фрейд в этом списке был пятым. Его выдвинули на Нобелевскую премию за открытия в области психиат­рии.

Но получил премию коллега Фрейда Вагнер-Яуреггу за метод лечения паралича путем резкого повышения тем­пературы тела. Фрейд заявил, что Лондонский университет оказал ему большую честь, поставив рядом с Эйнштей­ном, а сама премия его не волнует. «Причем этому парню было намного легче, — добавлял Фрейд, — за ним стоял длинный ряд предшественников, начиная с Ньютона, в то время как мне пришлось в одиночку пробираться через джунгли...»

Добавим, что в еврейской академической среде ши­рокое распространение получил портрет Фрейда, где его профиль образован выгнувшейся обнаженной женской фигурой.

Известно, что первая встреча Эйнштейна с Фрейдом состоялась в Берлине, когда Фрейду было семьдесят лет, он был после операций по поводу рака неба, но это не помешало Фрейду сказать: «Эйнштейн столько же по­нимает в психологии, сколько я — в физике».

«Эйнштейн не воспользовался шансом услышать от Фрейда объяснение, почему орды людей, неспособных к пониманию его идей, угрожали тому тихому размыш­лению, которого он жаждал, и старались помешать его работе, буквально охотясь за ним. «Кто тут сумасшед­ший: он или я?» — задавался вопросом Эйнштейн». От­метим, вполне закономерным вопросом!

Об одном толковании своего сна в духе Фрейда Эйн­штейн говорил: «В Берлине работал профессор по фами­лии Рюде, которого я ненавидел и который ненавидел меня. Как-то утром я услышал, что он умер, и, встретив группу коллег, рассказал им эту новость следующим об­разом: «Говорят, что каждый человек делает за свою жизнь одно доброе дело, и Рюде не составляет исклю­чения — он умер!»[4].

 

75

На следующую ночь Эйнштейну приснился сон, будто бы он увидел Рюде живым и очень обрадовался этому, по­сле чего он сделал вывод, что сон освободил его от чув­ства вины за сделанное, мягко говоря, злое замечание.

Эйнштейн обменивался идеями с Фрейдом по поводу готовящейся декларации Лиги Наций по вопросу о мире во всем мире, но Фрейд считал этот обмен мнениями заняти­ем утомительным и бесплодным, саркастически заметив, что не ожидает получить за это дело Нобелевскую пре­мию мира.

«Я — ЕВРЕЙСКИЙ СВЯТОЙ»

Однажды сын спросил Эйнштейна, почему он не на научном конгрессе, а на сионистском. Ответ был таков: я Потому что я — еврейский святой».

Известно, что идеологической основой сионизма явля­ется иудаизм. Сионистские убеждения «святого» «воз­никли не на пустом месте. Эйнштейн с ранних лет пре­красно знал, судьбу какого народа он разделяет. Когда в 1901 году еще молодым человеком он думал о препо­давательской работе, то писал, что, по его убежде­нию, антисемитизм, распространенный в немецкоязычных странах, окажется для него одним из основных препят­ствий» (выделено мной. — В.Б.).

В детстве Эйнштейн так проникся религией, что отка­зывался есть свинину, а в одиннадцать лет слагал гимны Господу и пел их на улице. В письме 1920 года он пишет, что школа была достаточно либеральной и, как еврей, он не подвергался никакой дискриминации со стороны учите­лей. Потом он скажет, что до конца осознал свою принад­лежность к евреям только после Первой мировой войны, когда его вовлекли в сионистское движение.

Тогда его вовлекли в движение, то есть, сделав из­вестным, стремились эту известность максимально исполь­зовать. Но вся предыдущая его деятельность характеризо­валась неизменной сионистской поддержкой всех его Действий, вовремя направляемыми к нему евреями или своевременно полученными рекомендациями.

 В. Бояринцев

Тема антисемитизма пронизывает всю жизнь Эйн­штейна. Что примечательно: если еврей получает на экза­менах такие же оценки, как и не еврей, и оба не поступа­ют, допустим, в высшее учебное заведение, то считает­ся, что не еврей не поступил по причине собственной дурости, а еврей — по причине антисемитизма. То же са­мое и при приеме на работу.

Рассказывают анекдот: один еврей встретил друго­го — косого и кривого, не выговаривающего половину букв алфавита, идущего с конкурса телевизионных веду­щих, и спросил, почему того не приняли. Ответ был про­стой: «Потому, что евъей!»

По-видимому, уже в начальной школе Эйнштейн «впервые столкнулся с антисемитизмом, брызги анти­семитизма ранили Эйнштейна не потому, что он был их жертвой, а потому, что они противоречили уже посе­лившимся в его сознании идеалам разума и справед­ливости. Во всяком случае, они не вызывали у Эйн­штейна (ни в то время, ни позже) чувства национальной обособленности; напротив, они вкладывали в его ду­шу зародыши интернациональной солидарности людей, преданных этим идеалам»[Ъ] (выделено мной. — В.Б.).

Эта интернациональная солидарность и развивалась у Эйнштейна в течение всей жизни и называлась просто — сионизм. В «Карманной еврейской энциклопедии» отме­чается: «.Антисемиты искажают значение и смысл сио­низма, клеветнически пытаясь представить его как все­мирный заговор евреев против человечества».

Характерный штрих — гений писал: «Командный ге­роизм, пути оглупления, отвратительный дух национа­лизма — как я ненавижу все это» (выделено мной. — в.5.). И еще одно высказывание о национализме: «Нацио­нализм — разновидность детской болезни: это корь человечества».

Национализм Эйнштейн ненавидел тогда, когда речь шла о нееврейском национализме. Но вот что он писал о еврейском национализме: «Именно национализм ставит целью не власть, но благородство и цель­ность; если б мы не жили среди нетерпимого, уз-

 

 77

колобого и дикого люда, я был бы первым, кто от­верг бы принцип национализма во имя идеи о еди­ном человечестве».

Следовательно, еврейский национализм — это защита от всего остального человечества, от «нетерпимого, уз­колобого и дикого люда», или, как выразился один со­временный еврей: «Поступай с людьми так, как эти сво­лочи поступают с тобой».

В словах Эйнштейна четко просматривается «двой­ной стандарт», двойственный подход к одному и тому же явлению, характерный для иудаизма, или, другими словами: «Что позволено еврею, недопустимо для гоя».

Вот характерный пример проявления у Эйнштейна ев­рейского национализма: польский еврей Леопольд Ин-фельд, обратившийся за помощью к нему, написал:'«Эйн­штейн внимательно слушал. — Я охотно написал бы вам рекомендательное письмо в прусское министерство просвещения, но это ни к чему не приведет. — Поче­му? — Потому что я дал уже очень много рекоменда­ций. — Потом добавил тише, с усмешкой: — Они анти­семиты. — Он на минутку задумался, шагая взад-впе­ред по комнате. — То, что вы физик, упрощает дело. Я напишу несколько слов профессору Планку; его ре­комендация значит больше, чем моя. Так будет лучше всего! — ...Наконец он нашел бумагу и набросал не­сколько слов. Он сделал это, не зная, имею ли я хоть какое-нибудь представление о физике» (выде­лено мной. — В.Б.).

Это, конечно, яркий пример проявления интернацио­нализма и борьбы за чистоту науки!

Добавим, что, по свидетельству Йоханнеса Виккерта, который свою диссертацию посвятил Эйнштейну, «мно­гие студенты и ученые, особенно те, кому пришлось выехать из Германии «в связи с еврейским происхож­дением», стали обращаться к нему за советом и помо­щью. Эйнштейн, несмотря на замкнутый характер его жизни, все же был открыт и доступен для людей, ищу­щих поддержки. Рассказывают, что, когда в Институте Рентгена открылись вакансии и было множество же-

В. Бояринцев

 

лающих на место, почти каждый из соискателей предъ­являл рекомендацию от Эйнштейна»[8].

Интересная история была связана с «Филиппом Гальс-маном, двадцатидвухлетним евреем, отбывавшим де­сятилетний срок заключения в австрийской тюрьме за убийство отца. Вся его семья была уверена в невинов­ности Филиппа, а сестра — подросток Люба написала Эйнштейну, что единственной причиной вынесения при­говора был антисемитизм, преобладающий в стране. Эйнштейн не сомневался, что австрийские присяжные вполне могли послать невинного еврея в тюрьму; ведь австрийцы принадлежали к числу наиболее рьяных ан­тисемитов в Европе»[4].

На судебную машину Австрии было оказано колос­сальное сионистское давление, к делу был привлечен и Фрейд, после чего Гальсману срок заключения был сокра­щен до двух лет, и он был выпущен из тюрьмы с обяза­тельством навсегда покинуть Австрию.

П.Картер и Р.Хайфилд, описывая эпизод отказа Адле­ра от профессорской должности в пользу Эйнштейна, от­мечают, что будущие факультетские коллеги отметили свойственные Эйнштейну «.неприятные качества», столь распространенные среди евреев. По их мнению, к таким свойствам относились «назойливость, наглость и тор­гашеское отношение к академическим должно­стям». К счастью для него, сотрудники факультета все же сочли «недостойным превращать бытовой антисемитизм в кадровую политику» (выделено мной. — В.Б.).

В период работы Эйнштейна в Праге его биографы отмечают, что антисемитизм был давно распространен среди чехов и он с Милевой не мог вписаться в общество этого многонационального города.

В действительности же Милева «не имела желания «вписываться» в круг профессорских жен... потому, что они не скрывали своего пренебрежительного отно­шения к славянским народам (а Милева была сербиян­кой)...».

«Пребывание в Праге оказалось полезным для Эйн­штейна... Группа горожан иудейского происхождения оказывала здесь поддержку развитию искусства, лиге-

 

79

ратуры, философии. Они были близки международно­му сионизму — своего рода иудейскому национализму. И хотя в то время их вождю Хуго Бергману, несмотря на то, что он вел с Эйнштейном продолжительные бе­седы, не удалось привлечь его к сионизму, позднее Эйнштейн страстно вступился за своих еврейских со­братьев».

«Первые впечатления Эйнштейна о чехах сводились к тому, что у них очень хорошая кухня и они достаточно обходительны. Однако уже через несколько месяцев он сетует, что они враждебно настроены по отношению к окружающим и лишены гуманизма. Они «бездушны и недоброжелательны к своим собратьям», — писал Эйнштейн».

Эйнштейн шутил: «Чем грязнее нация, тем она вы­носливее».

Интересно, что абсолютно все биографы отмечают, мягко говоря, крайнюю неряшливость гения всех времен и одного народа, поэтому здесь следовало бы сказать: «Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала».

Вот одно из свидетельств: «В общем, он выглядел примерно так же, как и его комната — очень неопрят­ный джентльмен, у которого волосы торчали во все сто­роны. На нем был галстук, но одетый лицевой сторо­ной вниз. Огромная копна седых волос, а вся одежда спереди усеяна крошками и пятнами от еды. С виду он показался мне похожим на неопрятного Марка Твена. Он был в высшей степени необычным, не похожим ни на одного из тех, кого я раньше встречала, и с очень высоким голосом, почти как у женщины — ну совсем необычным»[4].

Эйнштейн всегда одевался так небрежно, что, когда однажды он прибыл в роскошный отель, швейцар принял его за монтера, вызванного для ремонта электропровод­ки. Любимым же анекдотом его пражского периода был: «Двое немецких профессоров видят, что уличная вы­веска над тротуаром покосилась и вот-вот упадет. «Ну, это ничего, — говорит один из них. — Надо надеяться, свалится на голову какому-нибудь чеху».

80  Бояринцев

В пражский период описывается такой пример «про­явления антисемитизма» в отношении к нему: официаль­ные лица в Праге отнеслись к Эйнштейну подозрительно, когда он сказал, что не исповедует никакой религии, и сразу же успокоились, когда он «с подобающей торжественностью объявил себя иудеем» (выделено мной. — В.В.).

С началом Первой мировой войны Эйнштейн проявил себя как активный пацифист, готовый идти наперекор об­щественному мнению, войну поддерживающему. Он и не­сколько его единомышленников подписали «Манифест к европейцам», содержавший призывы к международному сотрудничеству, он вступил в партию пацифистов.

Но и здесь проявилась его замечательная привычка — умение заметать следы: публично осуждая войну и милита­ризм, он продолжал получать финансовую поддержку от самых настоящих милитаристов, он не прерывал и друже­ских отношений с коллегами, в том числе с Габером и Нернстом, разрабатывавшими химическое оружие.

Война оставалась для него делом далеким. Весной 1915 года, когда Германия впервые применила отравляю­щие газы и на Восточном фронте погибли тысячи людей, пацифист Эйнштейн похвалялся своей «сознательной не­вовлеченностью» в войну и говорил, что и в этот мрач­ный период истории можно жить в довольстве и уюте, глядя на остальное человечество, как служитель сума­сшедшего дома смотрит на душевнобольных.

Вот истинное проявление еврейской честности и прин­ципиальности, когда для поддержания собственного авто­ритета на людях делается одно, а в жизни — совершенно противоположное!

Но, видимо, шила в мешке не утаишь, и в 1920 году, по замечанию его биографов, Эйнштейна «начали тра­вить, против него объединились антисемиты, научные противники и люди, не принимающие его пацифиз­ма» (выделено мной. — В.Б.).

Утрату лидирующего положения в науке Эйнштейн компенсировал все более активным участием в общест­венной жизни, в сионистском движении, которое в это время в Берлине возглавлял Курт Блюменфельд. Позна-

81

комившись с ним, Эйнштейн неоднократно выступал как сторонник сионизма.

Немецким профессорам как иудейского, так и неиу­дейского происхождения такое поведение было непонят­но. «В научных кругах считалось аксиомой, что наука и политика должны быть разделены, а потому согласно правилам хорошего тона там предпочитали не обсуж­дать «повседневные вопросы...»[8].

Однако вся жизнь и деятельность Эйнштейна явились свидетельством того, что, если заниматься «повседневны­ми вопросами» под покровительством такого мощного движения, каким является сионистское, можно достичь чрезвычайно высоких результатов.

В 1921 году Эйнштейн вместе с Хаимом Вейцманом, будущим первым президентом Израиля, отправился в лек­ционное турне по Америке с целью сбора средств для еврейского университета в Палестине, который стал бы культурным центром еврейского народа. Двумя годами позже он посетил Палестину и стал первым почетным гра­жданином Тель-Авива.

«Когда Эйнштейн... официально приветствовал ис­полнительный совет сионистской организации Палести­ны, он принес извинения за неумение говорить на ив­рите, сказав, что его мозг не приспособлен для этого языка»[4].

Вот что сказал Эйнштейн о Палестине: «Палестина — это прежде всего не место сбора для евреев Восточной Европы, но воплощение возрождающегося духовного единения всей еврейской нации».

Эйнштейну же принадлежат и слова о роли евреев в развитии человечества: «Сегодня каждый еврей сознает, что быть евреем — значит нести серьезную ответствен­ность не только за свою общину, но также за все чело-вечество»[13].

Вот еще одно его высказывание о роли евреев: «Тяга к знаниям ради знаний, чуть ли не фанатическая лю­бовь к справедливости, стремление к личной независи­мости — вот черты еврейской традиции, которая выну­ждает меня благодарить Господа за принадлежность к

 В. Бояринцев

этому народу». Но в то же время он считал, что «вооб­ражение важнее знаний»[\4].

На приеме в еврейской школе городка Лемель Эйн­штейн сказал: «Сегодня — величайший день в моей жизни. Наступила великая эпоха, эпоха освобождения еврейской души; это было достигнуто сионистским дви­жением, так что теперь никто в мире не способен унич­тожить достигнутое». И, наконец, кульминационным мо­ментом двенадцатидневного пребывания в Палестине ста­ла речь на горе Скопус в Иерусалиме — месте, где в бу­дущем открылся Еврейский университет.

«Наши братья по расе в Палестине заворожили ме­ня как фермеры, рабочие и граждане», — написал он Соловину, который по-прежнему жил в Париже. В Пале­стине же Эйнштейн сказал, что смотрит с оптимизмом на будущее евреев именно здесь, но присоединяться к ним не хочет, так как это отрезало бы все его связи с Европой, где он был свободен. «В Палестине же ему всегда при­шлось бы оставаться узником — эдакой гордостью и декоративным украшением»[4].

Посадив дерево на горе Кармель, Эйнштейн посетил среднюю школу и технический колледж Хайфы. Его вы­сказывание, относящееся к 1923 году: «Собирайте боль­ше денег». А вот высказывание, адресованное Хаиму Вейцману: «Трудности велики, но настроение уверен­ное, и работа идет такая, которой можно только пора­жаться».

Эйнштейн как-то написал Бессо, который собирался посетить Иерусалим: «Наши евреи много делают и, как обычно, все время ссорятся. И это дает мне массу ра­боты, потому что, как ты знаешь, они считают меня чем-то вроде еврейского святого». В то же время Эйн­штейн помог основать организацию под названием «Ассо­циация друзей новой России». Д. Марьянов пишет, что особенно сильное впечатление на Эйнштейна произвело искоренение в советской России проституции. Сам же Эйнштейн никогда не намеревался посетить Россию.

И хотя, по мнению биографов, Эйнштейн хорошо от­носился к России, но своих соплеменников любил боль­ше, а потому просил министра финансов Германии Ру-

 

 

дольфа Гильфердинга предоставить политическое убежи­ще Л.Троцкому, изгнанному из СССР.

С другой стороны, к Эйнштейну как-то обратился гла­ва философского факультета Нью-Йоркского универси­тета Сидни Хук с просьбой поддержать международное расследование судебных процессов в Советском Союзе в 1937—1938 годах, обвиняемыми на которых были евреи. Он ответил отказом: «Я не полицейский».

Выше уже говорилось о стандартной позиции пред­ставителей еврейского народа: если что-то идет не так, как им хотелось бы, если возникают какие-то трудности, то это происходит обязательно по вине антисемитов. Ана­логичная история произошла с Эйнштейном в 1929 году, когда из-за бюрократических трудностей власти не смог­ли подарить ему обещанный дом, но выделили земель­ный участок.

А дело было так: берлинский бургомистр подарил Эйнштейну дом, который оказался обитаемым. Чиновни­ки проглядели долгосрочный арендный договор, который заключили с властями города жильцы. В качестве замените­ля этого подарка Эйнштейну было предложено самому вы­брать земельный участок, а город должен был купить эту землю для него. Дело затянулось, и Эйнштейн написал бургомистру: «Человеческая жизнь очень коротка, а власти действуют весьма медленно...»

Такое промедление, характерное для государства с развитой бюрократией, было воспринято Эйнштейном как унижение со стороны экстремистов с их «реакционными и антисемитскими настроениями». От земельного участ­ка он отказался, купил участок земли и построил дом, как отмечают его биографы, за собственные деньги. «Антисе­миты» так обидели ученого мировой величины, что он предпочел построить дом за собственные деньги!

В 1928 году в доме Эйнштейна появилась Элен Дюкас.

Во время своего второго визита в Пасадену (США) Эйнштейн общался с Авраамом Флекснером, который по­сле получения от еврейских филантропов пяти миллионов долларов планировал создать новый научно-исследова­тельский центр.

 

Hosted by uCoz